afanasiev.htm

Эту книгу я читал с наслаждением — она по-новому открыла мне многое и во мне, и в человеческой психологии.

То и дело вспыхивала радость узнавания: да это же я! А это она... Так вот почему она так держит себя... Вот почему нам было плохо... и хорошо...

XX век, по-моему, рекордно двойствен. Это век громадных открытий в человеческой природе, в наших внутренних «америках» — и век небывалого психологического невежества. Вся наша жизнь, как никогда, полна острейших переломов, а мы не умеем обезболивать их, не знаем, как смягчать их разрушительное влияние на наши души и отношения.

Самое главное лекарство здесь — и самое доступное каждому — именно психологическое знание о розах и шипах наших душ, умение давать друг другу больше лепестков и меньше шипов...

Внутреннее строение человека и искусство людского общения — вот два главных крыла наших психологических знаний. Без них мы беспомощны перед собой, и каждый бугорок в наших отношениях — стена, каждая трещина — пропасть.

Этому вот главному человеческому знанию и посвящена книга. Она по-новому говорит нам о нас самих, говорит живо, свободно, интересно, без закованности в ученые кандалы, зажатости в нудные тиски.

Основа авторского подхода — рассказ о четырех звеньях (или функциях) нашего внутреннего мира. Это Эмоция (наши переживания, чувства), Логика (ум, мысли), Физика (телесные ощущения). Воля (дух, характер). У разных людей эти функции имеют разную силу и сочетаются по-разному. И оттого, как они сцеплены между собой и какую ступень занимают, зависят все наши шипы и розы.

Психэ-йога — так называет свой подход к человеку А. Афанасьев. Цель пси-хэ-йоги — дать новый ключ к нашей внутренней жизни, помочь нам сознательно влиять на наши бессознательные душевные движения.

Повествование о психэ-йоге обильно усеяно яркими микрооткрытиями, как будто ты набрел на земляничную поляну или на грибную палестинку Оно погружено в живую плоть живых примеров, идет внутри них, вырастает из них. причем эти примеры из жизни известных нам по школе — и этим интересных — людей — великих поэтов, ученых, политиков.

Вот мы читаем, что главная примета нерпой, высшей функции — ее избыточность. У Пушкина первой была Эмоция и, как говорил о нем Брюллов, когда Пушкин смеется, у него «кишки видать». И потому же Пушкин увидел в красивой, но земной женщине «гения чистой красоты», вознес ее из земных пределов в небесные.

Конечно, такой избыток несет в себе и крупные достоинства, и режущие изъяны. Скажем, среди людей, которыми правит ноля (первая Воля), есть великие мыслители и художники (Сократ и Фрейд, Толстой и Лермонтов), а есть и великие деспоты — Кромвель, Робеспьер, Гитлер. Дети, у которых воля на первом месте (первая Воля), — самые упрямые и трудные, мужья и жены (в том числе Толстой) — деспотичны в любви, а родители склонны подавлять детей.

Зато люди, у которых функция Воли занимает вторую ступень (вторая Воля) (Гете, Чехов, Бердяев, Пастернак), не хотят ни властвовать, ни подчиняться. Именно им, говорит автор, дано любить по-настоящему, глубже и больше всех. Вообще, надо сказать, что вторая ступень — самое лучшее место в человеке для любой из его функций. Это его главное достоинство, которое проявляется во всех сторонах жизни. Взять, скажем, вторую Физику (Дюма): она и самая отзывчивая в физической любви, она и чадолюбива — хороший родитель, она и любит свою работу — среди них много «трудоголиков».

А вот третья ступень для любой из функций — самая двойственная и уязвимая из всех. Например, третья Физика — это неутихающая мнительность к своему здоровью — а отсюда и сильная тяга к закаливанию, самоукреплению. Или третья Воля —те, у кого уязвлена главная опора личности, ас ней и вся личность. Эти люди очень талантливы, у них болезненно тонка вся психика; к ним относятся и Достоевский, и Гоголь, и почти все великие сатирики. Но третья Воля — это и талант обидчика, ругателя, агрессора; ее владельцы — страшные противники в боях и конфликтах, и недаром среди них были Петр 1, Сталин, Хрущев...

...Первый раздел книги — упор на внутреннее строение, второй — на наши любовные чувства и отношения. Здесь много дневников, писем, воспоминаний, и хотя речь в них идет совсем не о нас — в этом весь смысл книги и вся ее интересность: через «не нас» мы видим «нас», видим свою личность, потому чужое воспринимается как свое...

Чета Толстых, Руссо и его жена Тереза, Пастернак и его первая и вторая жены, Чехов и Лика Мизинова — в рассказе о них все посвящено тому, как разное строение личности рождает разные виды любви и обидные драмы непонимания.

Три вида любви разбирает книга. Эрос — тяготение противоположных личностей; филиа — влечение похожих и одинаковых; агапэ — как бы сплав эроса и филии — любовь-эволюция, в которой люди идут от противоположности к сходству.

Именно здесь, в драмах великих людей, острее всего видно, как мы беспомощны психологически, как служим Тарасами Бульбами для своей любви — сами порождаем ее и сами убиваем. Именно мы — наше незнание себя и неумение управлять собой — убийцы и самоубийцы лучшего в нас и в нашей жизни.

Это как бы книга-зеркало и книга-рентген, она просвечивает наши потаенные глубины, помогает увидеть то в нас, чего мы не видим или видим кусочками, и туманно, не в фокусе.

Потому и читать книгу стоило бы по-особому — въедливо, небольшими порциями, и каждую порцию примерять к себе, а чем это похоже на меня? А смогу ли я подняться на такую же горку? А как не попасть в такую же яму? Это, пожалуй, и есть самое главное в чтении — стараться обратить новые знания в новые струнки чувств, новые пружины поведения.

Почему главное? Чтобы знание не стало мертвым грузом, оно должно стать живым моторчиком души — живым умением менять себя и свою жизнь. Такое умение гораздо действеннее знания: возможно «фунт умения» полезнее для нас, чем «пуд знания».

Потому-то для книг такого рода, книг самопознания — невероятно важно, что мы извлечем из них, насколько изменим себя — на вершок или на локоть. И лучший читатель для этой книги — человек пытливый и думающий, молодой душой — тот, кто хочет быть скульптором самого себя, «автором» души своей жизни.

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил»,— говорил Достоевский и знал, что говорил. Самому писателю присуща была такая пугающая широта натуры, что старый друг Достоевского, критик Страхов, вынужден был признаться: «Я не могу считать Достоевского ни хорошим, ни счастливым человеком (что, в сущности, совпадает). Он был зол, завистлив, развратен, он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким, и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен. Сам же он, как Руссо, считал себя лучшим из людей и самым счастливым. По случаю биографии я живо вспоминал все эти черты. В Швейцарии, при мне он так помыкал слугою, что тот обиделся и выговорил ему: «Я ведь тоже человек!». Помню, как тогда же мне было поразительно, что это было сказано проповеднику гуманности».

Банальность сообщить: человек сложен, противоречив. Однако от повторения банальность эта не становится менее очевидна. Вот еще одна характерная зарисовка с натуры: «Странные люди окружали Шаляпина. Он мог над ними вдоволь издеваться, и из этих людей образовалась его свита, с которой он расправлялся круто: Шаляпин сказал, — плохо бывало тому, кто не соглашался с каким-либо его мнением. Отрицая самовластие, он сам был одержим самовластием. Когда он обедал дома, что случалось довольно редко, то семья его молчала за обедом, как набрав в рот воды».

Парадокс? Защитник униженных и оскорбленных любил унижать, певец вольницы оказывался домашним деспотом! Но мало констатировать парадоксальность человеческой натуры, хотелось бы понять ее природу...

Существует давняя грустная история про одного арабского халифа. Он ребенком вступил на престол, правил долго и счастливо, умер в глумливости. Он рассказывал: «...дежурный надзиратель внес мою кровать, и надо было бесшумно ее расставить. Мне помогал парень моего возраста, тоже военный: его китель и пилотка летчика висели на столбике кровати. Он еще раньше старичка спросил меня — только не о войне, а о табаке. Но как ни был я растворен душой навстречу моим новым друзьям и как ни мало было произнесено слов за несколько минут, — чем-то чужим повеяло на меня от этого ровесника и фронтовика, и для него я замкнулся сразу и навсегда.

Я еще не знал ни слова «наседка», ни — что в каждой камере она должна быть, я вообще не успел еще обдумать и сказать, что этот человек, Г.Крамаренко, не нравится мне, — а уже сработало во мне духовное реле, реле-узнаватель, и навсегда закрыло меня для этого человека. Я не стал бы упоминать такого случая, будь он единственным. Но работу этого реле-узнавателя внутри меня я скоро с удивлением, с восторгом и тревогой стал ощущать как постоянное природное свойство. Шли годы, я лежал на одних нарах, шел в одном строю, работал в одних бригадах со многими сотнями людей, и всегда этот таинственный реле-узнаватель, в создании которого не было моей заслуги ни черточки, срабатывал прежде, чем я вспоминал о нем, срабатывал при виде человеческого лица, глаз, при первых звуках голоса — он открывал меня этому человеку нараспашку, или только на щелочку, или глухо закрывал. Это было всегда настолько безошибочно, что всякая возня оперуполномоченных со снаряжением стукачей стала казаться мне козявочной: ведь у того, кто взялся быть предателем, это явно всегда на лице, и в голосе, у иных как будто ловко-притворно — а нечисто. И, напротив, узнаватель помогал мне отличить тех, кому можно с первых минут знакомства открывать сокровеннейшее, глубины и тайны, за которые рубят головы. Так прошел я восемь лет заключения, три года ссылки, еще шесть лет подпольного писательства, ничуть не менее опасных, — и все семнадцать лет опрометчиво открывался десяткам людей — и не оступился ни разу! Я не читал нигде об этом и пишу здесь для любителей психологии. Мне кажется, такие духовные устройства заключены во многих из нас, но, люди слишком технического и умственного века, мы пренебрегли этим чудом, не даем ему развиться в нас». К сказанному Солженицыным остается лишь добавить, что тюремные старожилы владели такого рода техникой почти профессионально, и одного их взгляда на очередной этап было достаточно, чтобы указать стукачей. Но даже такие завсегдатаи тюрьмы вряд ли могли описать природу своей прозорливости, так как корни ее глубоки, на самом дне подсознания.

Отношение между сознанием и подсознанием — особая и интереснейшая область психологии. Первыми брешь в стене между тем и другим пробили индийские йоги. Великая заслуга йогов заключается в том, что они пассивный, подсознательный контроль мозга над организмом сделали активным, сознательным. До йогов возможности физиологического самоконтроля ограничивались подсознательным поддержанием функций организма на заданном изначала уровне. Йоги же, переведя самоконтроль из подсознания в сознание, получили возможность не просто длительное время поддерживать данное природой, но и исправлять врожденные дефекты организма, бесконечно совершенствовать его функции.

Чем-то подобным индийской йоге, но не в физиологической, а в психологической области является изложенный в данной книге метод, названный по аналогии «психе-йогой». Суть психе-йоги — подчинить сознательному контролю бессознательные душевные движения, твердым знанием о себе и о других высвободить огромный, нераскрытый прежде, психологический потенциал человека. В том, что такой метод совершенно необходим, сомневаться не приходится; ведь наша психика продолжает находиться под полным контролем подсознания, пассивного по своей сути, способного отвечать на удары лишь бегством, отчуждением и одиночеством.

Мало общего у психе-йоги и с той областью человеческого знания, которую лишь по недоразумению принято называть «психологией» (какой бы оттенок — бытовой или научный — ни придавался этому термину). Разница видится в том, что психология больше напоминает хирургию, чем йогу. Как ни крути, а в основе ее лежит насилие над психикой: будь то внутреннее самопринуждение (аутогенная тренировка) или широчайший набор средств внешнего насилия: от родительского ремня до психотропных средств и гипноза. При всех условиях такое воздействие не достигает цели и ведет либо к душевному излому, либо к сомнамбулизму, либо к временному облегчению, за которым следует горькое похмелье. Недаром Зигмунд Фрейд, много и на первый взгляд успешно лечивший гипнозом, вынужден был отказаться от него и вступить на психе-йогический путь, т.е. на путь перевода в сознание бессознательных психических процессов.

Упоминание имени Фрейда, вероятно, уже подсказало читателю, что психе-йога не является чем-то совершенно оригинальным и имеет свою предысторию. Это действительно так. Отправной точкой для создания психе-йоги послужили гениальные, не побоюсь этого слова, психологические исследования вильнюсского социолога Аушры Аугустинавичю-те.* Кроме того, в процессе работы над темой выяснилось, что психе-йога — продолжение многовековой традиции психологических разработок. Например, четырехчленная иерархия функций в психе-йоге одновременно может быть возведена к учению о четырех видах души Аристотеля, теории четырех темпераментов Гиппократа, к четырехчленным типологиям Юнга, Сиго, Акоффа и Эмери, четырем типам высшей нервной деятельности Павлова, четырем формам «Я» Уильяма Джеймса, четырем телесным типам Кречмера, четырем биоритмам Апеля и т.д.

Кратко обрисовывая предысторию психе-йоги, можно сказать, что она не является чем-то абсолютно оригинальным, а представляет собой новый этап в том направлении работ, которое делает ставку на самопознание как на главный инструмент совершенствования психики человека, новый этап в том направлении, которое стремится переводом бессознательных процессов в сознательные дать ключ к активизации и гармонизации внутренней жизни личности.

ВВЕДЕНИЕ В ПСИХЕ-ЙОГУ

Обратившись к проблеме психической типологии, невольно задаешься вопросом: а нужна ли она, эта психическая типология, и не надуманна ли данная проблема, как много чего надуманно в современной науке? Поспешу, но потороплюсь с ответом — нет, приведя в доказательство два совершенно банальных, но неотразимых аргумента. Во-первых, все мы очевидно разные, и эти наши различия касаются не только разницы в поле, расе, внешности и т.д., но и в ХАРАКТЕРЕ, т.е. в наших психических представлениях и реакциях. Все бы ничего, но в нас одновременно наряду с ощущением исключительности живет ощущение нашей повторяемости. Есть замечательная тайна узнавания себя в других, повторяемость, когда мы обнаруживаем свой характер, свои психические черты в родных, знакомых, литературных и киногероях (я характером — в маму)... Проще говоря, складывается некая полупарадоксальная ситуация, когда очевидное представление о своей исключительности странным образом враждует со столь же очевидным наличием «родственных душ». Как разрешить это противоречие? Путь один: согласиться с тем, что все наши различия типичны, как и повторяемость типична тоже. А от этого пункта до признания необходимости психической типологии — один шаг. Сделаем же его и зададимся гораздо более глубокомысленным вопросом: откуда берется наш неповторимо-повторяющийся психический тип, и где лежит его природа?

Человек рано осознал себя существом многогранным, неоднородным, сложенным из неких самостоятельных, малозависящих друг от друга первоэлементов. Началось все с прозрения очевидной для всех сейчас вещи: человек состоит из тела и души.

Далее, усложняя это не ставшее еще банальным положение, человек поделил душу на собственно «душу», т.е. эмоциональную функцию, область чувств, настроений, сердечных реакций, переживаний, и «дух», т.е. волевую функцию, желание, управление, характер, личность, норов, «Я».

С началом культурной революции, когда человек из заложника природы стал постепенно превращаться в ее тирана, обнаружился еще один вполне самостоятельный элемент его натуры — «ум», «разум», «интеллект», т.е. логическая функция, способность видеть мысленно существо вещей, связь между ними и точно их описывать.

Так постепенно и сложилось представление о внутренней архитектуре человека, состоящей из четырех психических модулей, или функций:

ЭМОЦИИ («души»), ЛОГИКИ («ума»), ФИЗИКИ («тела») и ВОЛИ («духа»). Делались попытки еще более усложнить структуру первоэлементов человеческой натуры, подразделяя, например, разум и рассудок, но попытками такого рода лучше пренебречь, так как общепринятыми они не стали и представляют собой, вероятно, вычленение разных аспектов одной и той же функции.

Объяснять, почему именно из четырех и именно из этих функций состоит существо человека, я, честно говоря, не берусь. Не помогут здесь и ссылки на авторитеты (Платон, Декарт, Гёте, Толстой, Гартман, Чехов), сводивших вместе именно логику, физику, эмоцию и волю в тех случаях, когда хотели описать полноту человеческого бытия. Здесь тайна природы, которую еще предстоит расшифровать. Этими четырьмя функциями будем оперировать и мы, говоря о человеке вообще, его психических типах и отношениях в паре.

Воля, Эмоция, Логика, Физика — набор функций, присущий всем людям. Он есть то, что наряду с антропологическими приметами рода человеческого нас объединяет. Но одновременно этот набор функций является разъединяющим началом, придающим если не уникальное, то достаточно оригинальное лицо психике каждого отдельного человека.

Суть в том, что природа никогда не наделяет индивидуума функциями равномерно, но всегда делает что-то сильным, что-то слабым. Воля, Логика. Физика, Эмоция — в психике личности не являются чем-то равнозначным, расположенным по горизонтали, а представляют собой иерархию или, говоря иначе, четырехступенчатый порядок функций, где каждая функция, в зависимости от ее положения на ступенях лестницы, по-своему выглядит и действует. Как природа положит друг на друга эти четыре кирпича, таков и будет внутренний мир индивидуума. Именно иерархия функций определяет оригинальность психики человека, деля человечество, как нетрудно подсчитать, на двадцать четыре вполне самостоятельных психических типа.

О значении порядка функций в жизни личности сразу не скажешь, об этом весь наш дальнейший рассказ. Но для наглядности, чтобы несколько размочить сухость повествования, приведем два примера. Один покажет, как от порядка функций зависит степень достоверности восприятия мира, другой — последовательность включения средств борьбы в конфликтных ситуациях.

В качестве первой иллюстрации возьмем одну страничку из дневника Льва Толстого. Она замечательна тем, что здесь знаменитый писатель с поразительной глубиной не только дал описание действия всех названных нами прежде функций, но сам выстроил их в присущую своему типу иерархию и выстроил по принципу степени достоверности мировосприятия. Толстой имел следующий порядок функций: 1-я Воля, 2-я Эмоция, 3-я Физика, 4-я Логика.

В соответствии с ним и сделал Толстой следующую запись в дневнике: «...я знаю себя, тем, что — я — я. Это высшее или, скорее, глубочайшее знание... (1-я Воля)*.

Первое. Мне грустно, больно, скучно, радостно. Это несомненно. (2-я Эмоция).

Второе. Я слышу запах фиалки, вижу свет и тени т.д. Тут может быть ошибка (3-я Физика).

Третье. Я знаю, что земля кругла и вертится и есть Япония и Мадагаскар и т.п. Все это сомнительно» (4-я Логика).

Изумительное по точности описание своего собственного психотипа. На первое место в себе Толстой поставил свое «Я», т.е. Волю, и посчитал свое знание о ней «глубочайшим». На вторую ступень он поместил, наделив «несомненностью», область эмоций, переживании. Что касается физических ощущений, то они для Толстого «небезошибочны». И уж совсем «сомнительной» оказалась для писателя сфера умозрительного знания.

Последнее обстоятельство особенно замечательно, так как Толстой много занимался философией, сам сочинял философские трактаты и, казалось, должен был с большим почтением относиться к интеллекту. Но, как показывает его отношение даже к таким простым умозрительным истинам, как наличие Японии и Мадагаскара, достоверность интеллектуальной информации была для него более чем сомнительна.

Кому-то может показаться, что толстовский взгляд на логику — некая общечеловеческая скептическая норма. Но это не так. Например, для знаменитого философа Декарта достоверно было только то, что поддается исчислению, а жизнь — тождественна мышлению. «Я мыслю, следовательно, я существую», — говорил Декарт. Поэтому отношение Толстого к логическим конструкциям не есть нечто естественное и объективное, а суть — отражение толстовского психотипа, точнее, любого порядка функций, при котором Логика оказывается на четвертом месте.

Еще один пример, иллюстрирующий действие порядка функций, будет вполне житейского свойства и покажет, как от него зависит последовательность использования средств борьбы в конфликтных ситуациях.

Есть у меня один знакомый мальчик с таким порядком функций: 1 -я Физика, 2-я Воля, 3-я Логика, 4-я Эмоция. Так вот, придя однажды домой из детского сада и раздеваясь, мальчик уронил на пол несколько конфет. Проходившая мимо старшая сестра быстро подняла их и засунула в карман. Реакция мальчика полностью соответствовала его порядку функций. Сначала молча, без всяких предварительных переговоров, малыш ткнул в сестру кулаком (1-я Физика). Безрезультатно. Тогда за кулаком последовал волевой императив: «Отдай!» (2-я Воля). Ничего. Пришлось обратиться к логике: «Это — мое!» (3-я Логика). Когда же и логика не помогла, губы мальца искривились, и он в голос зарыдал (4-я Эмоция). Рыдания подействовали скорее на родителей, чем на сестру, но, как бы там ни было, конфеты вернулись к их законному владельцу.

Двумя данными примерами пока и ограничимся. Честно говоря, мне меньше всего хотелось, чтобы читатель видел в порядке функций примитивную вертикаль, некий дубовый кол, на который насажена человеческая психика. Это явление, конечно, гораздо более сложное.

Порядок функций сам в себе очень четко делится на ВЕРХ (первые две функции) и НИЗ (последние две). Это деление замечательно тем, что вносит в человеческую психику элемент антагонизма, при котором верхние сильные функции противопоставляются слабым/Нижним (наиболее остро противопоставляются обычно Первая и Третья функции).

Например, у евангельского Христа Воля («дух») была вверху, а Физика («плоть») — внизу, и в соответствии с таким положением функций он провозгласил в свое время известный постулат: «Дух животворит; плоть не пользует нимало» (Ио. 6,63). Эта фраза Христа стала впоследствии описанием эталонной психической модели всего христианского мира. Но, как ни старалась церковь с помощью множества способов сделать ее нормой жизни человека, миллионы и миллионы людей, имеющих иной, чем у Христа, порядок функций, продолжали тайно и явно сопротивляться поляризации Воли и Физики, излишнему возвеличиванию духа в противовес плоти, которая у многих была много обильнее духа. И, думая, многие вслед Виктору Гюго, до восьмидесяти лет не пропускавшему ни одной юбки, могли с горечью констатировать:

О немощный ниш дух! Тобой владеет плоть! Не можешь низменных страстей ты побороть. Паденье ангела! Грячь на лебяжьих крыльях!.. Всесильна плоть! Она одолевает всех!

Несогласие с христианской психологической моделью, утверждавшей превосходство духа над плотью, присуще не только тем, у кого плоть много превосходит дух, но и тем, кто находит неприемлемым и странным сам факт такого противопоставления, т.е. люди, у которых Воля и Физика стоят рядом, в паре, либо вверху, либо внизу. Например, Гёте в письме Клопштоку вынужден был, вопреки давлению воспитания и среды, открыто заявить: «Я не христианин». И это понятно. У Гёте обе функции (Воля и Физика) находились вверху, и потому без страшного насилия над собой противопоставлять одинаково сильные стороны своей натуры, дух и плоть, он был просто не в состоянии.

Из сказанного, однако, не следует, что раздвоенность функций у Гёте вовсе отсутствовала. Нет, просто она была иной. Гёте склонен был, имея Физику вверху, а Логику внизу, преувеличивать значение эмпирики, умаляя при этом чистое умозрение. В другом письме он сделал еще одно характерное признание: «Господь покарал Якоби метафизикой, меня же, наоборот, благословил физикой, дабы я радовался, любуясь его творением. И если ты говоришь, что в Бога можно только верить, то говорю тебе — я со всей силой верю только в то, что вижу». Таким образом, следуя своему порядку функций, Гёте являл собой тип законченного сенсуалиста и последовательного врага рационализма, что нашло свое наиболее полное художественное выражение в образе Фауста — персонажа, исполненного скепсиса и жажды чувственных наслаждений.

Все мы живем по принципу «Сила есть, ума не надо». То есть наличием сильных верхних функций оправдываем наличие слабых нижних. «Зато» — магическое слово, которое мы извлекаем на свет Божий каждый раз, когда обнаруживается наша несостоятельность: «Я слабосилен и суховат, зато волевит и умен», «Я слабохарактерна и глупа, зато чувствительна и красива», и т.п. Нам даже трудно представить себе, что возможна жизнь без «зато», жизнь гармоничная, без деления натуры на Верх и Низ.

На «верх» и «низ» делится не только психика отдельного индивидуума, но и психика целых наций. Наличие типичных «англичан», «японцев», «цыган» позволяет говорить о психотипическом лице нации, а вместе с ним и о наличии этнического «верха» и «низа».

Если взять, например, знакомые нам четыре функции: Волю, Физику, Логику и Эмоцию, — и спроецировать их на психику русского народа, предварительно поделив на Верх и Низ, то многое в русской истории и культуре станет понятным.

Очевидно, у русского народа Эмоция и Физика стоят вверху, тогда как Логика и Воля внизу. И такой порядок функций сразу и хорошо объясняет, почему столь извилист оказался исторический путь России; почему она так бедна на проявления сильного духа и глубокого ума, но так богата на художественные таланты; почему народной физиономии оказалось присуще то, что Бердяев очень точно назвал «вечно-бабским» в характере русского человека. Когда Эмоция и Физика вверху, а Логика и Воля внизу, клеймо «женственности», даже в применении к нации, выглядит хоть и обидным, но вполне понятным и обоснованным.

Запомним первую особенность порядка функций: наличие ВЕРХА и НИЗА. А вслед за тем запомним еще одну важную его особенность: деление функций на Результативные и Прецессионные.

Что следует понимать под теми и другими? Постараюсь быть краток. «Результативными» являются функции (Первая и Четвертая), для которых при самовыражении результат дороже процесса. А «прецессионные» функции (Вторая и Третья), тяготеют к обратному и более дорожат процессом, нежели результатом. В виде схемы такое деление функций можно изобразить так:

1) Результативная
2) Прецессионная
3) Прецессионная
4) Результативная

Еще можно сказать, что результативные функции по самому принципу своего действия внутренне одиноки, не склонны к поиску партнера и при самовыражении тяготеют к монологу. Прецессионные функции, наоборот, расположены к диалогу, любят партнерство и максимально широкое взаимодействие. Для наглядности приведу такой пример. Если, скажем, человек предпочитает реализовывать свою логическую функцию в виде результата, добытого в ходе одиноких кабинетных размышлений, то уверенно можно сказать, что Логика его результативна (Декарт). Если же человек находит подлинное удовлетворение лишь в процессе общения с другими, то Логика его явно процессионна (Сократ).

ПЕРВАЯ ФУНКЦИЯ

Главная примета Первой функции — ее ИЗБЫТОЧНОСТЬ. Если мы чувствуем, что чем-то нас природа наделила не просто в достатке, но даже с некоторым перебором, то можно с уверенностью сказать, что это Первая функция. Какова бы она ни была: 1-я Эмоция, 1-я Воля, 1-я Логика, 1-я Физика.

Первая функция — самая сильная сторона нашей натуры, поэтому при первых контактах с другими людьми мы вполне бессознательно выкладываем ее на стол как свою козырную карту. Например, обладательница 1-й Физики, идя на встречу с незнакомым человеком, сначала (опять подчеркну — вполне бессознательно) подумает о том, достаточно ли глубоко ее декольте, а уж потом о содержании беседы, своей роли в ней и т.п. Тогда как обладательница 1 -и Логики сначала продумает тему разговора, а уж потом займется внешностью...

Первая функция — главное наше оружие в конфликтах: семейных, производственных или каких-либо еще.

В этой связи обретают новый интересный ракурс самые банальные бытовые истины. Скажем, принято считать, что когда муж бьет жену, а жена при этом плачет, то, значит, муж — зверь, а жена — страдалица. Однако это не так. Просто у мужа 1-я Физика, а у жены 1-я Эмоция и каждый из них использует в конфликте наиболее сильное свое оружие. Известны ведь случаи такого же рода с обратным половым знаком. Или вот еще пример: по словам Плутарха, «Дарий, отец Ксеркса, говорил в похвалу себе, что в битвах и перед лицом опасности он становился только разумнее», т.е. у Дария была 1-я Логика.

В самом использовании Первой функции в качестве оружия не было бы большого греха (надо же чем-то сражаться!), если бы, кроме всего прочего, Первая в этих битвах не была слишком жестока. А Первая беспощадна. Сама результативная природа ее не терпит компромисса и требует абсолютной победы в борьбе, 1-я Физика лупит противника если не до смерти, то до полной отключки, 1-я Воля добивается безраздельной власти, абсолютного лидерства, 1-я Логика в дискуссиях владеет только одной истиной — своей и, доказывая ее, не останавливается, пока не разгромит оппонента по всем пунктам, 1-я Эмоция кричит, пока не оглушит и не заставит замолчать противника.

Первая — молот, одинаково пригодный и для разрушения, и для созидания. Однако это именно молот со всеми вытекающими из данного обстоятельства удобствами и неудобствами, молот кузнеца, а не молоточек ювелира. Изделия, им сотворенные, тонкостью отделки не отличаются, они грубоваты, просты и ориентированы более на надежность, чем на красоту

Наиболее сильной стороне своей натуры человек обычно придает статус инструмента высшей достоверности. Поэтому еще один ракурс Первой функции — превосходство с точки зрения теории познания. По гносеологическому признаку Первая четко делит человечество на четыре неравные части: сенсуалистов (1-я Физика), волюнтаристов (1-я Воля), мистиков (1-я Эмоция), рационалистов (1-я Логика).Сенсуалисты верят только опыту, мистики —только переживаниям, волюнтаристы — только личной энергии, рационалисты — только логике.

Иллюзия абсолютной достоверности добываемых с помощью Первой знаний, кроме всего прочего, хорошо объясняет такое удивительное для нашего просвещенного века явление, как массовое увлечение магией, астрологией и тому подобными суевериями. Ларчик открывается просто: всю эту массу верующих в мистику составляют эмоционалы. Поэтому рационалисты могут и далее хоть на голове ходить, доказывая несостоятельность суеверий. Бесполезно. Для 1-й Эмоции черная кошка на дороге всегда будет достоверней всех доводов рассудка.

Первая функция — важнейший и наиболее достоверный инструмент восприятия окружающего мира, через призму которого человек всегда начинает анализ открывающейся перед ним картины. Вспоминается в этой связи очаровательный анекдот из серии анекдотов о поручике Ржевском: «Гуляют поручик и дама вдоль пруда, в котором плавают лебеди.

Дама (восторженно): «Поручик, а вам не хотелось бы стать лебедем?» Поручик: «Голым задом? В холодную воду? Нет, увольте-с!»

Думаю, читатель уже догадался, какая у кого в этом анекдоте Первая функция. Конечно же, именно 1-я Эмоция дамы окрасила в эмоциональные романтические тона открывающуюся перед ней картину, тогда как 1-я Физика поручика сделала ту же картину исключительно физиологической по восприятию.

Вероятно, со временем, когда оба воспользуются для анализа окружающей среды другими функциями, позиции героев анекдота сблизятся: дама кожей ощутит всю неуютность сидения в холодной воде, а поручик оценит красоту пейзажа. Но поначалу взгляд их на мир будет непременно отличным и непременно производным от Первых функций.

Первая функция именно из-за своей избыточности является той главной силой, которую сам человек ощущает в себе наиболее отчетливо, слышит в себе ее могучее дыхание. Например, как-то встретились Михаил Чехов и Вахтангов, и по ходу разговора оба они, и великий актер, и великий режиссер «должны были признаться друг другу, что нам знакома возникающая в нас временами непонятная сила. У меня (Чехова) — во время игры на сцене, у него (Вахтангова) — в повседневной жизни. Сила эта давала мне власть над публикой, ему — над людьми, окружавшими его».

Чехов и Вахтангов не дали имен тем силам, что ощущали в себе, но теперь, с учетом особой природы Первой функции, мы можем их назвать. Конечно, у Михаила Чехова была 1-я Эмоция, и именно она обусловила как выбор актерской профессии, так и ту власть, что он имел над публикой, власть эмоциональной диктатуры. У Вахтангова же была обязательная для большого режиссера 1-я Воля — сила, позволяющая держать в узде актеров и вообще окружающих.

Хотя человек обычно тешит, холит и лелеет свою Первую функцию, его, а особенно людей окружающих, не оставляет ощущение какого-то неблагополучия и даже уродства Первой функции. И проистекает это ощущение от ее избыточности. Как писал Шекспир:

...сладчайший мед
Нам от избытка сладости противен,
Излишеством он портит аппетит.

Так и с Первой функцией. Ее избыточность отдает патологией, и тем отравляет человеку радость любования самой мощной стороной своей натуры.

Покажется странным, но даже фундаментальнейшие религиозные представления о том, что есть Бог в своем существе и в чем состоит бессмертие человека — формируется под непосредственным воздействием Первой функции.

Религиозны все, но каждый религиозен по-своему. Религиозна бывает даже 1-я Логика, но ее вера не имеет ничего общего с мистическим идолопоклонством народной веры. Суть религии 1-й Логики заключается в абсолютизации самой себя — ума.

1 -я Логика, в свойственной себе манере озирая и систематизируя окружающий мир, находит его настолько разумно устроенным, математически выверенным, что скоро приходит к выводу о наличии некоего высшего Творца, первым и практически единственным свойством которого является Разум. От Анаксагора до Эйнштейна, любой обладатель 1-й Логики, взяв на себя труд обдумать проблему первоисточника всего сущего, волей-неволей приходит к автопортретной религии, в которой Божество, создатель и мотор вселенной, мыслится исключительно как Ум (Нус — древнегреческой философии) и другими атрибутами практически не обладает.

В согласии с такой теологией трансформируется и представление о бессмертии человека. Исходя из своей шкалы ценностей, 1-я Логика только ум считает достойным вечности и соответственно этому представлению моделирует картину загробного царства. Конструкции наподобие теории «ноосферы» Шардена — Вернадского, согласно которой над землей клубится прозрачная оболочка, составленная из идеальных, очищенных от всякой примеси, бессмертных человеческих умов, — прямое отражение такого моделирования.

К сказанному остается добавить, что 1-я Логика в своем стремлении абсолютизировать самое себя отнюдь не одинока. Это свойство Первой функции вообще:

1-я Воля видит в Абсолюте бессознательное, слепое волевое начало (Шопенгауэр, Гартман, Кьеркегор и т.д.), а вечностью награждает исключительно человеческий «дух», волю.

1-я Физика исповедует откровенное идолопоклонство, т.е. обожествляет вещество во всех его видах, и бессмертие представляет себе вполне по-плотски, наподобие раннехристианской концепции грядущего Воскресения в плоти.

1-я Эмоция отождествляет Божество с наивысшим и ярчайшим переживанием («Бог есть любовь»*) и только «душу», сердечную суть в себе оставляет жить за гробом.

К старости Первая функция делается еще избыточнее: 1-я Эмоция становится еще крикливее, 1-я Воля тираничнее, 1-я Физика—прижимистее, 1-я Логика — догматичнее. И происходит это оттого, что разрушения личности, производимые неумолимым временем, под старость заставляют человека еще надежнее крепить в себе то, что и прежде служило ему главным подспорьем.

Первая функция — опора личности, фундамент, на котором держится колеблемое всеми ветрами бунгало человеческой психики. Однако в этой сверхмощи и крепости Первой заложен скрытый и опасный изъян. Она не гибка. Поэтому удары по Первой весьма болезненны, и незначительные разрушения ее, вносимые быстротекущей жизнью (скажем, болезни и увечья для 1-й Физики), доводят человека порой до сумасшествия и самоубийства.

И натура людская, видимо, сознает, точнее, «подсознает» опасное отсутствие гибкости в Первой функции, так как, несмотря на самоуверенность Первой, она обычно не торопится в сомнительной ситуации подвергать себя испытаниям, что бы мы не имели в виду под испытанием: драку или диспут.

Будем до конца искренни: Первая функция — это наш дар самим себе. Она эгоистична, хотя само слово «эгоизм» обычно употребляется лишь по отношению к 1-й Физике. Поэтому, если кому-то что-то перепадает от Первой, то, во-первых, происходит это всегда «от щедрот», от избытка результата, добытого в одиночку, а, во-вторых, не в силу внутренней потребности самой Первой, но под давлением нижестоящих прецессионных функций.

Заключая на этом рассказ о Первой функции, необходимо признать, что эгоизм, монологичность, ранимость, жестокость и грубоватость Первой делают ее пусть самой значительной и яркой, но не самой лучшей стороной человеческой натуры.

ВТОРАЯ ФУНКЦИЯ

Вторая функция НОРМАТИВНА. И как всякая норма, она с трудом поддается описанию. Вряд ли более двух слов найдет человек, взявшись рассказывать о своем здоровье, если оно нормально: краски, эпитеты, образы находятся лишь тогда, когда возникает нужда перечислять болячки. Так и со Второй функцией, она плохо поддается описанию, и как хорошее здоровье, ее не чувствуешь.

Если Первую функцию лучше всего сравнить с молотом, то Вторую — с рекой. Она так же сильна. Но, кроме силы, обладает неведомыми для Первой качествами: широтой, богатством, естественностью и гибкостью. Источник всех этих достоинств заключается в том, что у Второй сила сопрягается с процессионностью, т.е. это сила, заряженная на постоянный диалог, постоянное взаимодействие. Возвращаясь к сравнению Первой и Второй, можно сказать, что если Первая — наш дар самим себе, то Вторая — наш дар другим. Поэтому именно Вторая функция является лучшей стороной человека.

Впрочем, процессионность — не монополия Второй. Настоящая монополия, или главная примета ее, — действие, безукоризненно адекватное ситуации, без избытка и без скудности, эталонность поведения. Вспоминается рассказ одного кинорежиссера об актрисе, которая вынуждена была за один день отсняться в двадцати дублях, и каждый раз слезы на ее глазах навертывались именно тогда, когда нужно было, и их было столько, сколько нужно. Так действовать может только 2-я Эмоция.

Вторая функция чрезвычайно богата оттенками и обладает громадным диапазоном. Чтобы не ходить далеко, приведу пример на ту же 2-ю Эмоцию: один исследователь подсчитал, что Толстой описал 85 оттенков выражения глаз и 97 оттенков улыбки. Способность видеть и передавать такое богатство не просто наблюдательность — это специальный психологический настрой индивидуума.

Еще одно свойство Второй функции, обусловленное процессионностью: полнота реализации ее возможна лишь при наличии партнера, аудитории. Это свойство трудно подсмотреть, но одна женщина со 2-й Эмоцией признавалась мне, что, хотя жизненные обстоятельства к тому принуждали, ей — одной — даже плакалось как-то не в охотку.

Сочетание силы и процессионности Второй функции наделяет ее таким необычайно ценным качеством, как жалость. Вообще-то жалость не монополия Второй, а один из аспектов процессионности. Специфика жалости Второй заключается именно в том, что жалеет она с позиции силы, уверенности и опыта богато одаренной стороны человеческой натуры. Скажем, нет ничего лучше для больных, инвалидов, престарелых, как оказаться под опекой 2-й Физики. Неустанность ее сострадания, постоянная забота, точность, быстрота и осторожность движений в состоянии обеспечить максимальный комфорт всякому немощному человеку.

Еще одна характерная примета Второй функции — она бесстрашна. Более того, человек испытывает своеобразное удовольствие, подвергая ее испытанию часто в сомнительных и даже заведомо неудобных ситуациях. И такое поведение легко объяснить: Вторая не только сильна, но и пластична, поэтому удары по ней не ранят, а лишь дают направление работы по дальнейшему ее усовершенствованию. Так, один мой однокашник, будучи обладателем 2-й Физики, не ленился ездить на другой конец города с единственной целью — подраться. Ездил, зачастую не ведая, он ли будет бить, его ли. Дело, конечно, не обходилось без синяков и шишек, но и польза стала со временем очевидна: стал он со временем лихим летчиком, полковником ВВС.

ТРЕТЬЯ ФУНКЦИЯ

«Все мы какой-нибудь стороной да не удались», — с тоской говаривал Жюль Ренар, говорил, не догадываясь, что тем самым интуитивно нащупывал в себе и других Третью функцию.

По своим принципам Третья функция почти не отличается от Второй, она также процессионна. Даже, если так можно выразиться, супер-процессионна. Однако по внешним своим проявлениям Третья функция разительно отличается от Второй. Разница обуславливается тем, что Третья не сила, а слабость, наша язва, больное место человеческой психики.

На мой взгляд, не очень удачен вошедший в быт термин «комплекс», введенный в употребление Цюрихской школой психиатров, с помощью которого делались попытки описать Третью функцию. Гораздо точнее термин «динамическая травма», которым пользовался замечательный психиатр Шарко, одним из первых почувствовавший, что человеческой психике свойственен какой-то врожденный изъян.

Критика термина «комплекс», вместе с тем, не отменяет того важного обстоятельства, что есть очень много точных черт в той характеристике Третьей функции, что под именем «комплексов» дал Карл Густав Юнг. Он писал: «...опыт показывает, что комплексы всегда содержат в себе нечто вроде конфликта или, по крайней мере, являются либо его причиной, либо следствием. Во всяком случае, комплексам присущи признаки конфликта, шока, потрясения, неловкости, несовместимости. Это так называемые «больные точки», по-французски «betes noires», англичане в этой связи упоминают о «скелетах в шкафу» («skeletons in the ciipbord»), о которых не очень-то хочется вспоминать и еще меньше хочется, чтобы о них напоминали другие, но которые, зачастую самым неприятным образом, напоминают о себе сами. Они всегда содержат воспоминания, желания, опасения, обязанности, необходимости или мысли, от которых никак не удается отделаться, а потому они постоянно мешают и вредят, вмешиваясь в нашу сознательную жизнь.

Очевидно, комплексы представляют собой своего рода неполноценности в самом широком смысле, причем я тут же должен заметить, что комплекс или обладание комплексом не обязательно означает неполноценность. Это значит только, что существует нечто несовместимое, неассимилируемое, возможно даже, какое-то препятствие, но это также и стимул к великим устремлениям и поэтому, вполне вероятно, даже новая возможность для успеха. Следовательно, комплексы являются в этом смысле прямо-таки центром или узловым пунктом психической жизни, без них нельзя обойтись, потому что в противном случае психическая деятельность пришла бы к чреватому последствиями застою. Но они означают также и неисполненное в индивиде, область, где нельзя что-либо преодолеть или осилить; т.е., без сомнения, это слабое место в любом значении этого слова.

Такой характер комплекса в значительной степени освещает причины его возникновения. Очевидно, он проявляется в результате столкновения требования к приспособлению и особого, непригодного в отношении этого требования свойства индивида. Так, комплекс становится для нас диагностически ценным симптомом индивидуальной диспозиции».

Если сжать все сказанное Юнгом и добавить немного от себя, то можно сказать, что суть Третьей функции заключается в следующем: она — функция, которую мы сами считаем уязвимой, ущербной, недоразвившейся, нуждающейся в постоянном укреплении, саморазвитии и защите. Отсюда и все специфические черты Третьей функции.

Третья — двойник. Как весь порядок функций поделен на Верх и Низ (о чем уже говорилось), так поделена и раздвоена одна Третья функция. Ощущение слабости сочетается в ней с ощущением огромного, но нереализованного потенциала. Третья — прикованный Прометей — титан, которого психологические цепи делают слабым, беззащитным, ранимым.

Одна моя знакомая, когда ее попросили объяснить, как выглядит ее 3-я Эмоция, очень точно ответила: «Представь себе, что ты беременна, и ребенок уже просится наружу. Но твои таз слишком узок, и его головка застревает, когда ты пытаешься разродиться». Хотя в данном случае речь шла о 3-и Эмоции, образ мучительных родов с застревающим в тазу ребенком как нельзя более подходит для описания Третьей функции вообще.

Ранимость, обостренная чувствительность — главные приметы Третьей функции. Удары по Третьей переживаются крайне болезненно, и шрамы от них остаются практически на всю жизнь.

Как правило, период полной беззащитности Третьей функции и особенно частых ударов по ней приходится на детство. Именно детей чаще всего бьют, унижают, оскорбляют, ругают. И если в детстве Третья оказывается не огражденной, но, наоборот, постоянно уязвляемой, то это обстоятельство до крайности рафинирует и без того изначала рафинированную Третью.

По счастью, случаются удары по Третьей функции крайне редко, так как ей присуще обостренное чувство опасности, позволяющее предупреждать нападение, и врасплох ее застать трудно. Скажем, человек с 3-й Физикой крайне опасливо воспринимает внешний мир, и потому травмы у него бывают лишь в исключительных случаях (разумеется, слова «мир», «травма» имеют чисто физический смысл).

Ожидание удара по Третьей функции — главный наш кошмар: 3-я Логика боится обвинения в некомпетентности, 3-я Физика — побоев, 3-я Воля — унижений, 3-я Эмоция — истерик. Однако этот кошмар редко воплощается, так как Третья склонна к гиперболизации и обычно сильно преувеличивает реальную опасность. Возвращаясь к сравнению Третьей с прикованным Прометеем, добавлю, что беззащитность и ранимость ее заставляют видеть в каждой пролетающей мимо вороне Зев-сова орла, посланного клевать вашу печень.

Однако жизнь есть жизнь, и иногда (продолжим метафору) Зевсов орел действительно прилетает. Здесь волей-неволей приходится что-то делать. Выходов из ситуации, при которой угроза нанесения удара по Третьей реальна, три: либо самая тщательная подготовка в преддверии конфликта, либо перевод борьбы на другой уровень и функцию, либо бегство. В качестве иллюстрации данного тезиса приведем историю натянутых отношен и и между президентом Рейганом и прессой. Имея 3-ю Логику, Рейган до минимума сократил число пресс-конференций; когда же отвертеться от них не удавалось, он соглашался разговаривать с журналистами лишь после длительных репетиций. Это первый выход. Несмотря на подготовку, президент все-таки чувствовал себя на пресс-конференции не очень уютно и потому часто отделывался от вопросов с помощью шуток, анекдотов, прибауток и поучительных историй, т.е. старался перевести общение из пугающей его логической сферы в безболезненную эмоциональную. Это второй выход. И, наконец, бегство: будучи застигнутым журналистами врасплох, Рейган попросту притворялся глухим.

Третьей, как никакой другой функции, дано переживать чужую боль. Ощущать ее даже острее, нежели ощущает ее сам объект сопереживания. Толстой, скажем, ни в грош не ставил труд ученого или музыканта, но через призму своей 3-й Физики не мог без слез смотреть на каждого работающего в поле мужика. Хотя сам мужик не обязательно испытывал те муки, что приписывал ему Толстой, и, в свою очередь, сам мог с состраданием 3-й Логики глядеть на всякого читающего человека и т.д. и т.п.

Жалость, сострадание — те свойства, что роднят Третью функцию со Второй. Однако есть чувство, неизвестное Второй, но постоянно сопутствующее Третьей, — это зависть. Оно тождественно чувству, испытываемому больным по отношению к здоровому. В нем сочетается желание подняться до предмета зависти и одновременно унизить его. Здесь я продолжу иллюстрировать рассказ о Третьей функции примерами из толстовской жизни (3-я Физика). Вот как режиссер Лев Сулержицкий описывал совместную с Толстым прогулку по Москве: «Толстой издали заметил двух кирасир. Сияя на солнце медью доспехов, звеня шпорами, они шли в ногу, точно срослись оба, лица их тоже сияли самодовольством силы и молодости.

Толстой начал порицать их: «Какая величественная глупость! Совершенно животные, которых дрессировали палкой...».

Но когда кирасиры поравнялись с ним, он остановился и, провожая их ласковым взглядом, с восхищением сказал: «До чего красивы! Римляне древние, а, Левушка? Силища, красота, ах, Боже мой. Как это хорошо, когда человек красив, как хорошо...».

Надеюсь, читатель обратил внимание на полярность толстовских оценок, когда речь зашла о пласте жизни, который у самого Толстого с его 3-й Физикой был уязвим и которым явно в избытке (1-я Физика) были наделены встречные кирасиры. Она типична для Третьей функции.

«Реакция фигового листа» — так можно назвать первую реакцию в ситуации, когда Третья функция сталкивается с той же функцией, стоящей выше.

Свободное, открытое, сильное проявление того, что у самого уязвлено, раздражает человека, заставляет искать какое-то оправдание своей немощи, активно отрицать значение и эффективность данного пласта жизни и за этим отрицанием, как за щитом, прятать чувство собственной неполноценности. Так рождается фиговый листок, с которым человек обычно ходит всю жизнь. Число же фиговых листков соответствует числу Третьих функций: это ирония для 3-й Эмоции, скепсис для 3-й Логики, ханжество для 3-й Физики, юродство и лицемерие для 3-й Воли.

Однако само по себе сокрытие своего срама под фиговым листком далеко не гарантия покоя. Наоборот. Чем активнее отрицание, тем необоримее тайное желание реализовать себя именно в данной уязвимой сфере жизни. Здесь достаточно вспомнить того монаха Киево-Печер-ской лавры (3-я Физика), который, спасаясь от блудной страсти, закопался по горло в землю. Так, почти до самоистребления доводит порой борьба с процессионностью собственной Третьей.

В этой связи становится понятным, почему Третьей функцией мы не только отвергаем, но и страстно любим. Можно сказать, что Третья функция является главным генератором любви, и выбор в браке чаще определяется именно ею. Недаром великий проповедник аскетизма Толстой женился на девушке, одаренной плотью в избытке (1-я Физика). И она до конца жизни не могла понять, как объясняется сочетание чудовищного ханжества «Крейцеровой сонаты» с могучим и неустанным любовным пылом мужа. А именно так и объясняется: 3-я Физика — и все.

Женитьба — не единственное средство, с помощью которого человек пытается расковать и реализовать свою Третью функцию. Есть для этого и химические средства, скажем алкоголь. Именно ради Третьей употребляем мы в компаниях алкоголь. Подчеркну — именно в компаниях, потому что истоки пьянства многообразны. Алкоголь, выпитый в компании, обладает тем чудодейственным свойством, что позволяет забыть о своем изъяне, свободно и легко реализовывать Третью функцию.

Отсюда удивительные метаморфозы, которые обычно случаются с пьяными, метаморфозы, подобные тем, что происходили с миллионером в знаменитом фильме Чарли Чаплина. Сухой, сдержанный человек (3-я Эмоция) делается чувствительным; молчун (3-я Логика) — болтуном, женоненавистник (3-я Физика) — волокитой, скромник (3-я Воля) — зазнайкой...

Ножницы в поведении Третьей функции под воздействием алкоголя приобретают иногда курьезную, если не сказать трагикомическую окраску. Вот характерная цитата из письма в газету: «Юра был высокий, сильный, красивый, он постоянно носил меня на руках. И все бы прекрасно, если бы не его странности. Он, казалось, боялся влюбиться, боялся любви. Правда, стоило ему выпить, как он начинал говорить нежные слова, яростно целовал (близости у меня ни с кем до замужества не было). И в эти минуты я просто сходила с ума. Я его так любила, что искала повод выпить, лишь бы он был мой, только мой. В трезвом же состоянии Юра был другим, я не знала, как его растормошить, заставить раскрепоститься». Очевидно, проблема тут заключалась в 3-й Эмоции, и здесь же назван коренной недостаток алкоголя с точки зрения реализации Третьей функции— кратковременность его действия. Наследующий день проблема возвращается с добавлением головной боли.

Подобно Второй функции. Третья любит подвергать себя испытаниям. Однако есть между самоиспытанием этих двух функций существенные различия. Во-первых, Третья функция предпочитает себя проверять в условиях, исключающих прямое единоборство. А во-вторых, она идет в этих испытаниях до предела. Например, сестра Толстого рассказывала, как он в 15 лет пять верст бежал за каретой и, когда карета остановилась, юный Толстой так дышал, что сестра его расплакалась. Так экзаменовать себя может только Третья, и, в частности, 3-я Физика. Другие Физики повели бы себя иначе: результативные Физики просто не стали бы подвергать себя испытаниям (Первая — в силу уверенности в себе, Четвертая — по безразличию), 2-я Физика побежала бы за каретой, но бежала бы только до той поры, пока это соревнование в удовольствие.

Испытание, описанное выше, типично для Третьей функции, и делает его таким незнание Третьей естественного предела своих возможностей. Наша внутренняя картина состояния Третьей функции — дело чисто субъективное. И чтобы узнать, есть ли «язва» по Третьей или нам она только кажется, а если есть, то каковы ее истинные размеры, — необходимо Третью экзаменовать и экзаменовать на пределе возможностей.

Если тест на Третью сдан успешно, то наступает наивысшее, неведомое в других случаях удовлетворение. Вообще успехи, похвалы, награды по Третьей функции ценятся, как никакие другие, и являются предметом неизбывной гордости их обладателя. Так, Наполеон, имея 3-ю Логику, больше всего гордился своим членством в Национальном институте (Академии наук) и даже свои приказы по армии подписывал «Бонапарт, член Национального института» и только после этого титула ставил все остальные, для других, может, гораздо более весомые.

По той же причине Третья, как никакая другая функция, чувствительна к лести. Перебрать здесь невозможно; как бы ни была чудовищна лесть по Третьей, в глубине души человек, абсолютно ей не веря, все-таки проявляет полную готовность пить и пить этот яд, никогда не пресыщаясь и не испытывая изжоги.

ЧЕТВЕРТАЯ ФУНКЦИЯ

О Четвертой функции трудно говорить сколько-нибудь многословно. Она — «пустячок» — функция, которой мы сами придаем мало значения. Из сказанного не следует, что Четвертая заведомо слаба и непродуктивна. Наоборот, в мире полно неплохих математиков с 4-й Логикой и художников с 4-й Эмоцией. Главное в ней опять-таки субъективная иерархия внутренних ценностей, заставляющая что-то одно в себе поставить на последнюю — четвертую ступень. А поставив, и относиться соответствующе.

На данном отношении и к Четвертой функции хочется особо настоять, так как путаница между качеством функционирования и положением функции на ступенях психической иерархии — обычная в психе-йоге ошибка, 4-я Логика не обязательно глупа, 4-я Эмоция не обязательно бесчувственна и т.д. Одна женщина с 4-й Волей, когда я как-то обмолвился о ее «слабохарактерности», с чувством мне возразила: «Это неправда. Я не слабохарактерна. Просто мне удобней быть ведомой». И была совершенно права. Боже избави нас, исследуя низкостоящие функции, отождествлять их положение с качеством. Нет ошибки серьезнее.

Внешне Четвертая функция трудно отличима от Второй. Их роднят свобода, естественность и бесстрашие самовыражения. Например, 4-й Логике ничего не стоит ввязаться в заковыристый философский спор, непринужденно демонстрируя при этом раскованность и парадоксальность мышления, и даже не обидеться, подобно 2-й Логике, на высказанного в сердцах «дурака». Однако при внешнем сходстве действия существует между двумя этими функциями глубокое различие в мотивах: 2-я Логика не обидится на «дурака», потому что не поверит, а 4-я Логика — потому что оценки по этой части ей глубоко безразличны. В этом весь фокус.

Исходя из внешнего сходства Второй и Четвертой функций, вижу необходимость перечисления примет, по которым опознание Четвертой можно считать безусловным.

Главное — деятельность по Четвертой не обладает самостоятельной ценностью, она не цель, а средство существования. Поэтому, если, скажем, кто-то с 4-й Логикой занят в сфере интеллектуального труда, то из этого следует только, что он пытается использовать данную функцию (независимо от успехов) в качестве орудия, с помощью которого реализуются запросы других самоценных вышестоящих функций: честолюбия — по Воле, материальных интересов — по Физике и т.д.

Во-вторых, недостоверность того, что добывается и получается по Четвертой; вспомним 4-ю Логику Толстого, который при всей своей любви к философствованию сомневался в существовании Японии и Мадагаскара.

В-третьих, отключение Четвертой в кризисных ситуациях. Человеческая психика, вообще недоверчиво относящаяся к Четвертой как таковой, при кризисах отключает ее как возможную помеху при выборе правильного решения и переносит внутреннюю энергетику на более высокие уровни.

Далее — зеркальность. Взаимодействие с Четвертой всегда тождественно заказу, сделанному вышестоящей функцией партнера. Это обстоятельство, к примеру, делает 4-ю Физику хорошим сексуальным партнером, так как, не имея собственной модели сексуального поведения, она адекватно и чутко отвечает на все запросы партнера.

Наконец, Четвертая функция очень зависима и легко передоверяет себя другим, стоящим выше на ступенях иерархии функциям. Так, 4-я Физика безболезненно идет в содержанки, 4-я Эмоция легко заражается чужими настроениями, 4-я Логика без спора принимает любые, более или менее правдоподобные концепции, 4-я Воля заранее соглашается с принятыми за нее решениями.

Замечательной особенностью Четвертой является то, что подлинную силу ее человек узнает лишь в минуты полноты жизни. Переводя термин «полнота жизни» на язык психе-йоги, можно сказать, что это состояние, когда первые три функции адекватны сами себе, т.е. существует добротный результат по Первой и идут процессы по Второй и Третьей. Именно в такие минуты дремлющая обычно Четвертая функция обретает силу, самостоятельность и глубину звучания. И наоборот, удары по любой из трех первых функций напрочь выключают Четвертую.

Одним словом, Четвертая функция — это раба без лукавства, хамелеон и иждивенец с большим, но чаще дремлющим потенциалом.

В конце описания функций приведу для наглядности схему их кратких характеристик.

ПЕРВАЯ	ВТОРАЯ	ТРЕТЬЯ	ЧЕТВЕРТАЯ
«молот» результат монолог твердость жесткость уверенность независимость	«река» норма гибкость жалость бесстрашие уверенность компромисс	«язва» недостаток зависть боязливость сомнение	«пустячок» скудность безразличие недостоверность зависимость

Итак, перед нами схема. И как всякая схема, она грешит прямолинейностью и бесцветностью. Поэтому наша следующая задача: усложнить, оживить и раскрасить картину человеческой психики, дав описание Эмоции, Логики, Физики и Воли в зависимости от их положения на четырехступенчатой иерархии внутренних ценностей.

ПАЛИТРА ЧУВСТВ

Эмоция — странный, смутный, зыбкий отдел человеческого бытия. Загадочно в нем все. И на первых порах больше всего удивляет, как природа могла создать такие психотипы, у которых Эмоция оказывалась бы вверху. Ведь верхние функции — главное оружие человека. Но разве эмоции способны служить оружием? Какие чувства можно отождествить с дубиной? Эмоциональная натура в лучшем случае может громким криком спугнуть зверя в лесу, грабителя в городе или слезами разжалобить палача. Но этим дело, кажется, исчерпывается.

Признаться, меня долго мучила мысль о роли эмоции в жизни и психике человека (ведь природа ничего не творит зря), пока я не натолкнулся на одну статью о брачных отношениях у животных, и факты, в ней приведенные, позволили достаточно правдоподобно реконструировать происхождение и смысл чувств.

Дело в том, что на самом деле эмоция является мощнейшим оружием, но оружием не универсальным, а приспособленным к одной узкой сфере — сфере любовного противоборства. Судя по всему, эмоциональная функция, прежде всего, представляет собой функцию любовную, и тот, у кого Эмоция стоит высоко, имеет больше шансов стать победителем в ходе любовного соперничества. Здесь — сила за ним.

Происхождение же Эмоции таково. Поначалу она отпочковалась от Физики, точнее, от полового ее отдела. Необходимость такого отпочкования заключалась в том, что у животных сексуальная активность (не в пример человеку) носит эпизодический характер. Поэтому у них довольно рано возникла потребность в особых знаках оповещения о своей кратковременной готовности к спариванию. Одним из таких знаков стал любовный крик — предтеча современных эмоций. Квакая, заливаясь соловьем, визжа, как кошка, животное, по словам этолога, «приступает к демонстрации своего состояния. Демонстрации оставляют равнодушными особей с неактивированной половой системой, но у особей активированных они, как ключ замок, отпирают ответные инстинктивные программы. Особи того же пола стимулируются к демонстрации такого же поведения. В результате начинается соревнование в исполнении программ, причем каждый стремится превзойти остальных». Естественно, что соревнования такого рода чаще выигрывают наиболее голосистые особи, т.е. выражаясь языком психе-йоги, особи с высокостоящей Эмоцией. Со временем же естественный отбор всемирно закрепил победу эмоционалов, отдав под их власть всю сушу.

Разумеется, по мере усложнения отношений в животных сообществах эмоциональная палитра усложнялась и обогащалась, постепенно вырастая до целой системы знаков. А появление человека вообще произвело целую революцию в области приложения эмоций, во-первых, сделав ее практически неисчерпаемой, но, самое главное, своим переходом к круглогодичной половой жизни отменив сексуальную доминанту эмоции.

Однако и по сию пору в качестве отголоска половой сферы чувства продолжают нести на себе отсвет своего происхождения. И дело даже не в писании стихов и исполнении серенад, обычно предшествующих телесной близости. Суть в том, что независимо от специфики любовных отношений, совсем не обязательно замешанных на сексуальном возбуждении, мы продолжаем судить о них исключительно по силе испытываемых и наблюдаемых переживаний. Поэтому, возвращаясь к проблеме происхождения и роли Эмоции, следует заметить, что, как и во времена первых лягушек, Эмоция продолжает быть сильнейшим оружием в любовной борьбе, а, в конечном счете, в борьбе за продолжение рода. И потому природа, вопреки кажущейся нежизнеспособности, продолжает широко и обильно плодить индивидуумов с высокостоящей Эмоцией.

Все человечество, в зависимости от положения Эмоции на ступенях функциональной иерархии, подразделяется на «романтиков» (1-я Эмоция), «актеров» (2-я Эмоция), «сухарей» (3-я Эмоция) и «зевак»(4-я Эмоция). Почему именно такие, а не иные названия получили представители разных уровней эмоциональной функции читатель, надеюсь, поймет из дальнейшего рассказа.

«РОМАНТИК» (1-Я ЭМОЦИЯ)

Как уже говорилось, одной из главных примет Первой функции является ее избыточность. Не исключение здесь и 1-я Эмоция. На память приходит завистливое высказывание художника Брюллова, что, когда Пушкин смеется, у него «кишки видать».

Конечно, выражаться избыточность чувств может не только преувеличенным смехом, но и потоками слез, главное в поведении «романтика» — неадекватная, с явным перебором эмоциональная реакция на происходящие события.

Если же избыточность 1-й Эмоции помножить на специфическую любовную роль эмоциональной функции, о которой говорилось выше, то, думаю, каждому станет ясно, что «романтик» — самый лучший, просто потрясающий любовник (разумею под «любовником» не столько физиологический потенциал, сколько способность возбуждать особое состояние эйфории, которое человечество привыкло отождествлять с любовью).

«Половодье чувств», «душевная буря», «вулканическая страсть» — всем этим «романтик» наделен с рождения, поэтому, как бы ни обстояли у него дела по всем остальным функциям, на успех в любви «романтик», можно сказать, обречен самой природой.

Причем привлекательность «романтика» как любовного партнера далеко не всегда обуславливается целенаправленными сознательными или бессознательными действиями с его стороны: серенадами, стишками, страстным шепотом и т.д. По моим наблюдениям, просто громкий, заразительный смех или просто обильное извержение слез (даже лично вам не адресованных) способны пробудить любовный инстинкт, включая соответствующие физиологические отделы организма. Иначе говоря, избыточность 1-й Эмоции по силам не просто заразить человека своим настроением, но и стать стартером сексуального возбуждения. Знаменитый певец Лючано Паваротти на вопрос: «Обладает ли голос сексуальностью?» — ответил так: «Что касается сексуальности голоса, об этом вам нужно было бы спросить собственно у женщин. А вообще я получаю письма, в которых представительницы слабого пола пишут, что, слушая меня, они испытывают сексуальное ощущение». Сексологам известны еще более выразительные примеры, когда отдельные индивидуумы при созерцании чрезвычайно смешных или очень пугающих зрелищ испытывали не просто сексуальное возбуждение, а настоящий оргазм.

В этом контексте становится особенно понятной история романа учителя Беликова и Вари Коваленко в рассказе Чехова «Человек в футляре». Варя была явным «романтиком»: «...разбитная, шумная, все поет малороссийские романсы и хохочет. Чуть что, так и зальется голосистым смехом: ха-ха-ха!». Этим смехом, похоже, и сразила Варя учителя Беликова. Или, если пересказывать содержание их романа языком цитируемого выше биолога, Беликов к своим сорока годам достиг состояния активированной особи, и «ха-ха-ха» Вари стало тем ключом, что открыл замок его любовной инстинктивной программы.

Любовная привлекательность «романтика» вместе с тем таит в себе определенную опасность для тех, кого угораздило клюнуть на крючок бурного извержения его чувств. Дело в том, что человечество до сих пор находится в глубочайшем заблуждении относительно правил чтения эмоционального языка. Принято считать, что чувства — это именно та область человеческого бытия, где не бывает лжи, и что выражение чувств всегда является безукоризненно точным отражением внутренних состояний человека и системы отношений между людьми. В действительности это не так: форма выражения внутренних состояний зависит от положения Эмоции на ступенях функциональной лестницы, а отношения вообще проходят не по эмоциональной, а по волевой функции (о чем будет подробно сказано ниже).

Говорю это к тому, что существует грозная опасность принять за чистую монету любовные излияния 1-й Эмоции и под их воздействием предпринять те шаги, которые «романтик» от вас вовсе не ждет. Скажем, если вы видите сверкающие глаза и слышите горячий шепот:

«...Люблю!.. Обожаю!..» и т.п., то из этого не следует, что произнесенное нужно понимать буквально и спешить оповещать родню о скорой свадьбе. «Романтик» всегда выражает свои чувства с сильным перебором, поэтому, если он говорит «люблю!», «обожаю!», то из этого следует только то, что вы ему чем-то симпатичны. Во всяком случае, при прослушивании любовных излияний «романтика» желательно сбросить 20—30% эмоционального накала, чтобы получить достаточно точную и ясную картину переживаний.

Очаровательное описание специфической неадекватности своей 1-й Эмоции дала в одном интервью Лайза Миннелли. На вопрос: «А не искусственны ли ее переживания?» Она отвечала: «Нет, конечно, но густо припудрены и раскрашены. Если я влюбляюсь, я говорю в первый же вечер: я не могу жить без тебя, не исчезай из моей жизни, я не смогу без тебя». — Вы лжете? — «Это все слишком перемешано: и да, и нет. Утром, если он уходит, я могу забыть про него и не вспоминать весь день. А с другой стороны, мне правда кажется, что, уйди он навсегда, я бы умерла!»

Бурление «романтических» страстей не только не адекватно ситуации, но и совершенно не связано с предметом чувств. Страсть 1-й Эмоции эгоистична, она рождается и живет в «романтике» вполне автономно, из себя и для себя, безотносительно к формальному «провокатору» переживаний. Поэтому совершенно права была Елена Виноград — «муза» Пастернака времен создания сборника «Сестра моя — жизнь», когда утверждала, «что ее самой в книге нет и никаких ее черт, все только сам Пастернак и поэтическая щедрость его романтического вдохновения». Истинность сказанного Виноград подтверждаю собственным обескураживающим опытом: оказавшись однажды невольным провокатором «романтического» вдохновения, я был крайне разочарован, обнаружив, что в стихах, якобы ко мне относящихся, просто-напросто полностью отсутствую. Шокирующая правда такова, что «романтик» — токующий глухарь, живущий в иллюзорном мире гипертрофированных переживаний, добровольный заложник своих избыточных и автономных эмоций.

В упомянутом прежде рассказе Чехова «Человек в футляре» можно найти любопытное и не лишенное яда наблюдение над «романтиками»:

«Я заметил, что хохлушки (а Варя Коваленко была с Украины. — А.А.) только плачут или хохочут, среднего настроения у них не бывает».

Хотя сейчас трудно сказать, откуда взялась у Чехова статистика по эмоциональности украинок, в принципе, само по себе данное наблюдение совершенно верно. Для «романтика» действительно очень характерна высокая контрастность окраски переживаний, и полноты выражений он достигает лишь тогда, когда на его эмоциональном спидометре стрелка начинает зашкаливать. Причем переход из одной крайности в другую происходит почти мгновенно. Шурин Пушкина писал: «Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обуславливалось, по словам его сестры, нервной раздражительностью в высшей степени. Он мог разражаться и гомерическим смехом, и горькими слезами, когда ему вздумается, по ходу своего воображения».

Лучше всего сравнить «романтика» с актером античного театра, и котором было только два контрастных жанра: трагедия и комедия. Поэтому, если обладатель 1-й Эмоции решил избрать карьеру актера, то предпочтение следует отдать скорее театру, нежели кино, так как сама специфика театрального действа требует известной форсированности звука. Но это — к слову. Главное, для «романтика» радость — не радость, а маниакал, печаль — не печаль, а депрессия. Счастье окружающих, что большая часть этих переживаний остается внутри и до них доходят лишь отголоски состояний. Происходит это потому, что 1-я Эмоция не склонна делиться чувствами, предпочитает смаковать их в одиночку, являя собой актера и зрителя в одном лице.

Когда сила переживаний «романтика» достигает своего пика (результата), нередко происходит выброс эмоций. И здесь его может ждать все, что угодно: от всемирной славы до сумасшедшего дома. Дело в том, что формы проявления пика 1-й Эмоции многообразны. Они могут принять художественную форму (поэзия, живопись, музыка, танец), за которыми нередко приходят слава, признание и т. п., а могут никак не оформиться, точнее, оформиться в виде потока слез, бессвязных выкриков, нечленораздельных воплей, за которыми, бывает, следует заключение в дом скорби.

Будем до конца откровенны: и меломаны, рукоплещущие в ложах, и суровые санитары из психиатрических лечебниц часто сталкиваются с одним и тем же явлением — 1 -и Эмоцией. Разница в том, что меломаны называют ее «гениальностью», а санитары — «маниакально-депрессивным психозом». Хотя грань между тем и другим не просто прозрачна — она отсутствует. Все зависит от точки зрения. Любители поэзии считали Пастернака гением, окололитературные чиновники — сумасшедшим, и обе стороны имели достаточно аргументов в пользу правильности своего диагноза.

Суровая правда жизни такова, что маниакально-депрессивным психозом в современной психиатрии называется неадекватная событиям эмоциональная реакция, т.е., то, что самой природой заложено в 1-й Эмоции. Не стану утверждать, что всем «романтикам» грозит заключение в дом скорби. Но то, что у них уже с самого детства возникают проблемы, связанные с эмоциональной, казалось, самой лучшей и сильной стороной их натуры — это безусловно.

Плаксивость — наиболее ранняя примета 1-й Эмоции. Однако нормальная для ребенка-«романтика» реакция слезами на кризисы и давление извне редко бывает правильно понята окружающими и порождает презрительные характеристики типа: «плакса-вакса», «рева-корова» и т.д. Атак как с годами у «романтиков» в порядке функций ничего не меняется, то постоянное третирование по этому поводу способно навязать им что-то вроде комплекса эмоциональной сверхполноценности. Одна женщина с таким «комплексом» писала психиатру: «Плачу над книгами и в кино, плачу при звуках оркестра, слушая песни. Достаточно увидеть по телевизору девочку в веночке... Малейшие неприятности — и опять слезы. Я сама себя уже стала ненавидеть за них, они въелись в мой голос, чувствую себя какой-то дефективной». Думаю, утешением автору письма может послужить то обстоятельство, что она в своих страданиях не одинока, и даже великие люди часто не могли справиться со своей плаксивостью. Например, у Максима Горького дня не проходило без слез, а при чтении стихов, даже очень плохих, он плакал просто в обязательном порядке.

Об обстоятельствах, которые способствуют увеличению дистанции между реальностью и эмоциональной реакцией на нее, будет сказано ниже. Сейчас важно отметить, что диагноз «маниакально-депрессивный психоз», а равно его бытовые аналоги «плакса», «истеричка», «нюня», «кликуша», «рева», и т.д. следует изъять из употребления, потому что отсутствие знака равенства между фактом и эмоциональной реакцией на него, может быть инкриминировано огромному большинству человечества, которому сама природа предопределила быть обладателем избыточной 1-й Эмоции.

Подозрение в недееспособности «романтика» возникает у окружающих еще в связи с неистребимой тягой его к мистике. Диапазон мистических настроений 1-й Эмоции огромен, но к какому бы из мистических направлений ни примыкал «романтик», главным для него остается недостоверность доводов рассудка и безусловная вера в достоверность переживаний. Точнее, дело здесь обстоит несколько более сложно. Для 1-й Эмоции мало одного голого постулата о превосходстве чувства над разумом (как в раннем неоплатонизме). Гораздо важнее обладание непротиворечивой, достаточно убедительной по своей образности, художественной структурой. А претендует ли эта структура на какое-либо интеллектуальное оформление или вообще без него обходится — не суть важно.

Возьмем для примера астрологию, тайным или явным адептом которой почти всегда является «романтик». Хотя делались и делаются попытки научного оформления астрологии, она явно в нем не нуждается и на него никак не опирается. И понятно почему — не здесь ее сила. Сила астрологии в ее собственной художественной структуре, где имена латинских богов, присвоенные планетам Солнечной системы, в сочетании с таинственными образами знаков зодиака строят гигантские подмостки неисчерпаемого и яркого космического театра. Шлейфы смыслов за каждым из римских богов и за каждым их сочетанием, помноженные на шлейфы смыслов и толкований зодиакальных знаков, создают калейдоскоп, крутить который можно до бесконечности без риска повторения и без страха перед зрительской скукой.

Поэтому твердо можно сказать, что астрология неистребима. Ни силовые методы (к которым прибегали некоторые римские императоры), ни рациональные доводы в борьбе с ней не помогут. Убить астрологию можно только, «расхудожествив» ее. Будучи художественно раздета, она умрет мгновенно, но астрологи мало походят на самоубийц, и, значит, с астрологией и с мистикой вообще придется мириться, как приходится мириться с погодой.

Вера — это специфическая эмоционально-мистическая форма того, что у рационалистов принято называть «знанием», и она будет жить на земле, пока живы эмоционалы. В заключение кратко, и не отвлекаясь на частности, отметим типичное для 1-й Эмоции затруднение: она от природы мистична и является главным создателем и потребителем религий, магий, суеверий, а равно любых других, претендующих на абсолютность художественных знаков и знаковых систем. Что не всегда находит понимание со стороны окружающих с другим порядком функций,и создает впечатление о «романтике» как о фигуре, в лучшем случае вздорной, в худшем случае — безумной.

О почерке «романтика». Достаточно взглянуть на почерк Пушкина и Пастернака, чтобы представить себе общие контуры почерка 1-й Эмоции. Разумеется, искусство каллиграфии ныне в упадке, и почерка, подобного пастернаковскому, не говоря уже о пушкинском, не встретишь, тем не менее единство принципов написания сохраняется. Во-первых, размашистость, протяжность почерка: между элементами письма много воздуха, и концы букв, направленные вверх и вниз, чрезмерно удлинены (вероятно, поэтому Ахматова называла почерк Пастернака «летучим»). Во-вторых, почерку 1-й Эмоции присуща декоративность: лишние черточки, хвостики, завитки — одним словом, элементы, необязательные для передачи информации, но придающие письму внеинформативную эстетическую значимость.

Эмоциональная избыточность явственно проглядывает и в пунктуации «романтика». Он любит сильные, острые по своей выразительности знаки, такие как тире и восклицательный знак, и также часто злоупотребляет написанием слов с большой буквы. Кто-то хорошо заметил, что Горький метал тире, как молнии. Действительно, пунктуация Горького — ярчайший пример «романтической» манеры письма.

«Романтик» — поэт. Поэт даже тогда, когда не пишет стихов или не пишет вообще. Своеобразие стиля 1-й Эмоции заключается в сознательной или бессознательной поэтизации выражения, заключающейся в использовании разного рода тропов или приемов, способных обогатить, а лучше сказать, придать повышенную яркость, образность изображению.

Взять любимицу «романтика» — метафору. Метафорой как приемом пользуется не только 1-я Эмоция (что будет показано ниже), но именно «романтику» свойственно применять ее в двух ипостасях: позолоты и увеличительного стекла. Метафора, в силу самой своей природы, предполагает неадекватность сравнения, что очень устраивает неадекватную по реакции 1-ю Эмоцию. Но особенность «романтической» метафоры заключается в том, что она работает на возвеличивание сравниваемого предмета или, во всяком случае, на сильное увеличение масштаба.

Как-то критикуя одно стихотворение, Максимилиан Волошин воскликнул: «Пиво можно сравнивать с морем, но не море с пивом». При всей своей претензии на абсолютность, фраза эта истинна лишь отчасти, но зато как частность безукоризненно точно отражает приподнимающее и гиперболизирующее понимание «романтиком» задач метафоры.

Сказанное касается и тех случаев, при которых «романтик» использует метафору для уязвления предмета. Например, когда Пушкин, кипя от злости, писал в эпиграмме, что тишайший профессор Каченовский разводит свои чернила «слюною бешеной собаки», здесь не только не было ничего адекватного оригиналу, но сам предмет страшно гиперболизировался, хотя и с отрицательным знаком.

Продолжая тему формальных пристрастий 1-й Эмоции, добавлю, что «романтик» в поэзии, творя и потребляя, кроме яркости изображения, более всего ценит краткость. Блок, например, считал оптимальным объем стихотворения в 3-4 четверостишия. Однако утверждая это, он выводил не некие общие законы поэтического ремесла, а свое, обусловленное 1-й Эмоцией, понимание природы и смысла поэзии. Заключается же оно в том, что 1-я Эмоция, будучи результативной, и в поэзии стремится к результату, т.е. к описанию пика эмоциональных состояний, пренебрегая тем, что предшествовало им, и тем, что последовало.

Слова Бориса Пастернака, что поэзия представляет собой «выковыривание изюма певучестей из жизни сладкой сайки», могут считаться программными для 1-й Эмоции, потому что поэтическая задача «романтика» и заключается в таком «выковыривании» с выведением всего остального за скобки. Поэтому, думаю, что идеальной поэтической формой для 1-й Эмоции следует считать японские хайку и танка. В них «романтический» принцип моментальной фотографии уникальных эмоциональных состояний, принцип «выковыривания изюма певучестей» представлен в наиболее концентрированном виде.

Боюсь, может сложиться впечатление, что обладатель 1-й Эмоции непременно является поэтом и отмечает рифмоплетством всякое свое волнение. Но это не так. У Пушкина действительно в период наивысших переживаний, по его собственным словам, рука тянулась к перу, перо — к бумаге и т.д. Но, скажем, у такого «романтика», как Хрущев, в те же минуты рука могла тянуться к ботинку, ботинок — к столу.. Проявления 1-й Эмоции многообразны, перечислять или пересказывать их невозможно, поэтому, сталкиваясь в жизни с 1-й Эмоцией, лучше, на всякий случай, не ждать от нее стихов.

Занятия, далекие от художественной сферы, и вообще полное отсутствие культуры вместе с тем не мешают «романтику» считать себя высшим и непререкаемым художественным судьей. Подспудное ощущение, что культура, будучи прямым производным от эмоций, — родная для него среда, позволяет 1-й Эмоции абсолютизировать собственные вкусы, без стеснения навязывать их другим. Иногда это выглядит оправданным, иногда — нет. Скажем, когда Александр Блок на вопрос Станиславского о впечатлениях от последних спектаклей МХАТа в лоб отвечал: «Это было очень плохо...», — еще можно как-то понять. Но когда Хрущев принимался топать ногами на художников и поэтов — это, казалось, не лезло ни в какие ворота. Однако обе приведенные бестактности — явления одного ряда: результат прирожденной, совершенно независимой от культурного уровня самоуверенности «романтиков» во всем, что касается эстетики.

К чисто внешним проявлениям 1-й Эмоции следует добавить необычайно живую, яркую, избыточную по отношению к происходящим событиям мимику вместе с утрированной, «итальянской» жестикуляцией. Собственно, язык мимики и жеста — такой же язык, как и все остальные, и, естественно, что при выражении чувств «романтика» он столь же неадекватен и преувеличен. Скажу больше, мне приходилось встречать людей с тихим, нефорсированным голосовым строем, и именно гримасы вкупе с яркой жестикуляцией выдавали их 1-ю Эмоцию: непропорционально описываемой ситуации широко разведенными руками, частыми хватаниями за голову и т.п.

Единственная антропологическая особенность 1-й Эмоции, довольно четко прослеживаемая в европеоидно-негроидной ветви человечества, заключается в крупных выпуклых глазах, снабженных как бы лучистой внутренней подсветкой.

Природа вообще устроила так, что в момент сильных переживаний (независимо от положения Эмоции на ступенях функциональной иерархии) глаза человека начинают светиться. Так, влюбленная во Вронского Анна Каренина сама чувствовала, как в темноте светятся ее глаза.

Особенно же такое свечение присуще «романтику», из глаз которого подчас вылетают, подобно фейерверку, снопы ярких искр. И отдадим должное, это обстоятельство очень красит 1-ю Эмоцию, доводя нас, грешных, иногда до сексуального возбуждения, доводит даже в том случае, когда внешний облик «романтика» никак не возбуждает. Вспомним, в «Войне и мире» именно лучистый взгляд некрасивой княжны Марии покорил сердце гусара Николая Ростова.

Со своей стороны, могу предположить, что блеск глаз в связи с эмоционально-сексуальным возбуждением имеет какое-то отношение к расширению зрачков. Вероятно, сильный внутренний вспрыск гормонов определенного эмоционального ряда вызывает эффект расширения зрачков, наподобие эффекта от закапывания в глаза экстракта белладонны». Недаром слово «белладонна» переводится как «красавица», неспроста во время психологических опытов вид женщин с расширенными зрачками внушал мужчинам мысль, что они сексуально возбуждены. Вообще было бы любопытно проследить вплоть до животного мира этот феномен блестящих, расширенных зрачков в качестве выразителя и возбудителя сексуальности, да и сам химический механизм свечения глаз любопытно было бы исследовать. Но это уже дело не психологии, а физиологии.

«АКТЕР» (2-Я ЭМОЦИЯ)

Хотя обладатель 2-й Эмоции назван «актером», следует уточнить, что в первую очередь подразумевается актер кино. Особый упор на кино делается потому, что театр, в силу значительной дистанции между зрителем и сценой, даже при «реалистической» (нормативной) передаче чувств, требует некоторого перебора, форсажа выражения, т.е. 1-й Эмоции. Иное дело кино, где средние и крупные планы не просто допускают, а требу ют тон кой, сложной, нормативной психологической игры — именно здесь, как нигде, способен проявиться талант 2-й Эмоции, главной особенностью которой является строгая норма при выражении переживаний.

В какой бы тональности не выражал свои чувства «актер», в повышенной ли, в пониженной ли, — он всегда будет адекватен ситуации, всегда пойдет от факта к эмоции, а не наоборот, как это обычно делает «романтик».

Прежде уже приводился эпизод с актрисой, которой пришлось за один день отсняться в двадцати дублях, и каждый раз слезы на ее глазах появлялись в тот момент, когда нужно, и их было столько, сколько нужно. Так вот, хотя в данном случае речь шла о большой актрисе, сама по себе способность постоянной адекватной эмоциональной реакции — не талант, а природное свойство 2-й Эмоции. Мне самому не раз доводилось с завистью наблюдать «актера», когда на похоронах людей, ему незнакомых или даже малосимпатичных, он, не будучи профессиональным актером и даже наоборот, домохозяйкой, брал на себя роль камертона переживаний, и это всегда было великолепно. Каждый момент печального обряда под его руководством эмоционально проигрывался точно в приличествующие случаю меру и тональность.

«Актер» безукоризненно владеет техникой эмоционального перевоплощения. Не чувства владеют им, а он — чувствами. Художник Коровин, однажды попав с Шаляпиным за кулисы во время представления «Бориса Годунова», позднее рассказывал: «Шаляпин, стоя около меня, разговаривал с балетной танцовщицей: «Господи, если бы я не был женат... Вы так прекрасны! Но это все равно, моя дорогая...».

Тут режиссер открыл дверь, и Шаляпин, мгновенно приняв облик обреченного царя, шагнул в дверь со словами: «Чур, чур, дитя, не я твой лиходей...».

Я удивился его опыту и этой невероятной уверенности в себе. Он был поразителен...».

Признаться, мне очень знакомо чувство, пережитое Коровиным при виде шаляпинской метаморфозы. Долгое время работая в разных театрах, я так и не смог свыкнуться с буквально устрашающей способностью больших актеров («актеров») менять, как перчатки, свои чувства, перевоплощаясь практически мгновенно и безукоризненно точно.

Огромным достоинством 2-й Эмоции является постоянное стремление к обогащению своей палитры. Все оттенки эмоциональной динамики естественно и с полной отдачей проигрываются «актером»: от piano-pianissimo (чрезвычайно тихо) до forte-fortissimmo (чрезвычайно громко) — и ничего, кроме удовольствия, эта игра эмоциональными мускулами ему не доставляет.

Для наглядности приведу пример из области столь любимого массами явления, как поп-музыка. Существуют певцы и группы, явно тяготеющие к достаточно однообразному, экстремальному по тональности и характеру исполнению («Роллинг стоунз»). Такое исполнение, хотя и является наиболее заводным и азартным, скоро приедается, вызывает отрыжку в силу монотонности и эмоциональной тирании (1-я Эмоция). И есть другие певцы и группы, свободно владеющие всем диапазоном настроений, на концертах которых забойный рок-н-ролл легко сменяется задушевной балладой (Элвис Пресли, «Битлз»). Певец в этом случае наслаждается не только способностью формировать эмоциональный строй слушателей, но и возможностью вести их от одного состояния к другому, демонстрируя все богатство и разнообразие своих, разделяемых с толпой, чувств. Возможность быстрой смены настроений здесь ценится, во всяком случае, не меньше, чем сила воздействия. Это-то и есть 2-я Эмоция.

Что, безусловно, свойственно всем «актерам», как большим, так и маленьким, так это способность и желание быть ДУШОЙ любого социального формирования: семьи, компании, общины, предприятия и даже государства. В широком смысле 2-я Эмоция — режиссер. Разумею под «режиссером» как собственно режиссера, так и оратора, запевалу, проповедника, плакальщицу, тамаду... одним словом, любого человека, формирующего эмоциональную атмосферу сходок, собраний, празднеств, как радостных, так и печальных.

Какие именно празднества, радостные или печальные, предпочтительней для «актера», определяет уже не Эмоция, а Физика (о чем подробней далее).Но, безусловно, объединяющее начало всех носителей 2-й Эмоции заключается в жгучем, никогда не насыщаемом аппетите на всякого рода художественную и околохудожественную продукцию. Диапазон тут огромен: от заучивания тысяч священных текстов до вполне серьезного собирания анекдотов, спичей, застольных прибауток. Дело вкуса и воспитания. Но принцип один: желание и возможность благодаря обработке художественной информации быть душой общества.

Слово «общество» в последней фразе хочется подчеркнуть, потому что «актеру» мало испытать всю гамму человеческих переживаний, 2-я Эмоция, если помнит читатель, процессионна, поэтому непременным условием полноты ее реализации является наличие зрителя (которого, пусть не очень грамотно, но более точно, следовало бы назвать «сопереживателем»). Эта жажда «актера» обрести зрителя бывает так страстна и необорима, что доводит дело до курьезов. Так, излагая биографию самого жестокого римского императора Калигулы, историк рассказал следующий эпизод. Однажды за полночь Калигула «вызвал во дворец трех сенаторов консульского звания, рассадил их на сцене, трепещущих в ожидании самого страшного, а потом вдруг выбежал к ним под звуки флейт и трещоток в женском покрывале и тунике до пят, проплясал танец и ушел». Состояние сенаторов, поднятых с постели и готовившихся расстаться с головой, можно понять; можно понять и недоумение их по поводу странного финала ужасной ночи. Но теперь, учитывая, что Калигула имел 2-ю Эмоцию, попробуем понять и его. Танцевать только для себя он не мог, распиравшая императора жажда поделиться со зрителем придуманным танцем была столь велика, что ждать утра или особого случая он был не в состоянии. Последовал приказ, в результате которого у сенаторов прибавилось седых волос, а Калигула избавился от тягостного чувства невозможности полной реализации лучшей стороны своей натуры.

Пример с Калигулой таков, что может сложиться впечатление, будто «актеру» свойственен эмоциональный диктат. Но это неверно. Если бы кто-то из сенаторов решился сплясать в паре с императором и в танце попытался бы выразить свое состояние, тонкая душа Калигулы, уверен, откликнулась бы на трепет сенаторского сердца; в процессе вальсирования они бы пришли к некому эмоциональному консенсусу, так как 2-й Эмоции присущи не только сила и уверенность в себе, но и гибкий, чуткий дух сопереживания.

Впрочем, шутки в сторону Реальность такова, что, если «актер» не занят в сфере обслуживания чувств: религиозной, мистической, художественной, развлекательной, — общество мало ценит его дарование. История с императором Калигулой именно потому выглядит курьезом, что речь идет об императоре; будь на его месте оперная примадонна, поднявшая с постели своего антрепренера, чтобы спеть ему новую арию, никто бы это курьезом не посчитал.

Человеческий быт — такая вещь, что ценятся в нем более Физика, Воля, на худой конец Логика, но не Эмоция. Мало того, обладателю 2-й Эмоции приходится в обыденной жизни иногда чувствовать по отношению к себе брезгливость и даже неприязнь. Происходит это потому, что Вторая функция — лучшая сторона человеческой натуры, и если обществом она редко востребывается, то человек волей-неволей оказывается повернутым к окружающим остальными, не сказать, плохими, но и не лучшими своими сторонами. Особенно туго приходится 2-й Эмоции: ее способность расточать сокровища своих чувств мало чего стоит в нашем рутинном существовании, и то оживление, которое обычно вносит 2-я Эмоция в сухую деловитость жизни, раздражает или, по меньшей мере, воспринимается как само собой разумеющийся, малоценный дар. А напрасно. Даже когда «актер» ленив, слабохарактерен и скудоумен — он необходимый, вносящий дополнительные краски элемент бытия, не исключая поры деловитости и рутины.

Впрочем, я несколько поторопился со своими неуклюжими попытками защитить 2-ю Эмоцию от сторонних нападок. Она вполне способна сама за себя постоять. Тот, кто пытался предъявлять «актеру» какие-либо счета, лезть со своими претензиями, обычно очень скоро начинал жалеть о своей затее. Потому что, за вычетом 2-й Логики, только 2-я Эмоция столь виртуозно владеет искусством «отбрехаться», «отбрить», «припечатать», «облаять» и т.д. Язык — родная, естественная для 2-й Эмоции стихия, и горе тому, кто выберет полем битвы с «актером» именно ее. Точность слона, меткость выражения — не далекая цель, а нормальное состояние «актера», независимо от культурного уровня.

И когда Гоголь, помянув нецензурное прозвище одного из героев «Мертвых душ» и сравнив в этой связи русский язык с другими европейскими языками, писал, что «нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово», то нисколько не льстил русскому народу, а только констатировал преобладание в его среде 2-й Эмоции.

Возвращаясь к проблеме отношения Эмоции к метафоре, необходимо отметить как особую примету то, что 2-я Эмоция ее не очень любит. Толстой прямо говорил о своей антипатии к метафоре. И это понятно. В силу своей неадекватности (всякое сравнение хромает) метафора и не может быть в почете у «актера». Не испытывает он особой потребности в ней даже тогда, когда состоит в поэтическом цехе, хотя, как говорят, метафора — хлеб поэзии. Поэтому из-под пера 2-й Эмоции выходят подчас стихи того особого рода, что называются «анатропными» (буквально «без приемов»). Образцы такой поэзии можно найти у Лермонтова, Есенина, Ахматовой.

То же — в прозе. «Актер» стремится к максимально точной передаче чувств и готов скорее к недосказанности выражения, чем к гиперболизации. Чтобы читатель наглядно представил себе способ эталонного прозаического выражения чувств у 2-й Эмоции, приведу отрывок из трилогии «Детство. Отрочество. Юность» Льва Толстого: «Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу.. Хлопотливое чириканье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное — этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, — все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель — одно и то же». Вот так, быть может, слишком многословно, не слишком понятно, с извинениями и отступлениями, но максимально точно старается передать свои переживания 2-я Эмоция.

Вообще литературную деятельность 2-й Эмоции, сильной и прецессионной, я называю для себя «акынической». Происходит этот доморощенный неологизм от «акын» — киргизо-казахского звания народных певцов. Канонический образ акына — это человек, едущий по степи на своем шершавом коньке с домброй в руках и от восхода солнца до заката поющий все, что видит. Таким акыном, поющим все, что попало в поле зрения, и мнится мне занятый в литературе «актер».

Акынический подход накладывает особый отпечаток и на форму, и на содержание творчества 2-й Эмоции. Во-первых, она испытывает явную тягу к большой форме: роману (Толстой, Дюма) или поэме (Байрон) — и вообще отличается большой художественной плодовитостью (Лопе де Вега).

Во-вторых, есть нечто специфическое и в содержании «актерского» творчества. Если, как мы помним, 1-я Эмоция является выковыривателем «изюма певучестей», то для 2-й Эмоции нет границ и иерархий при передаче состояний.

Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыди, Как желтый одуванчик у забора Как лопухи и лебеда, — писала Ахматова и в частной беседе уже прозой так изложила свое понимание задач поэзии: «...поэзия вырастает из таких обыденных речений, как «Не хотите ли чаю?». Из них нужно делать стихи». Делать стихи из фразы «Не хотите ли чаю?» — это и значит быть классическим акыном.

«Сухарь» (3-я Эмоция)

Легко описывать «сухаря» — само название подсказывает краски для палитры. Однако в этом случае было бы совершенно неверно использовать исключительно холодные, однотонные цвета. Как и любая Третья, 3-я Эмоция ощущает в себе скованный, но могучий потенциал, и в случаях, когда робость эмоционального самораскрытия удается преодолеть, огонь и страсть вырываются из-под айсберга «сухаря».

Однако такие самораскрытия не означают полной отмены раздвоенности чувств. Вот как описывает состояние своей 3-й Эмоции философ Н.Бердяев: «Я замечал малейшие оттенки в изменении настроений. И вместе с тем эта гиперчувствительность соединялась во мне с коренной суховатостью моей природы. Моя чувствительность сухая. Многие замечали эту мою душевную сухость. Я не принадлежу к так называемым «душевным» людям. Во мне слабо выражена, задавлена лирическая стихия... В эмоциональной жизни души была дисгармония, часто слабость... Сама сухость души была болезнью».

3-я Эмоция — самое беззащитное в мире существо, 3-ю Физику от ударов худо-бедно защищает право, 3-ю Логику и 3-ю Волю от ударов с грехом пополам защищает этика, но нет ни этики, ни права, способных хотя бы гипотетически взяться за защиту «сухаря» от наиболее болезненных для него ударов: истерик и вообще эмоциональных экзекуций.

Беззащитность 3-й Эмоции перед бурным извержением чувств воспринимается нами не более как казус, чудачество, но никак не личная драма. А напрасно. Здесь подлинная трагедия, вдвойне мучительная, потому что абсолютно непонятна и невидима для окружающих.

Упрек в безучастности к болям 3-й Эмоции приходится бросить даже такому великому знатоку человеческой души, как Лев Толстой. Воссоздавая образ несчастного Каренина в своем знаменитом романе, он поразительно точен в пригляде за 3-й Эмоцией, но еще очень далек от понимания ее природы и сочувствия. Вот характерный отрывок: «Никто, кроме самых близких людей к Алексею Александровичу, не знал, что этот с виду самый холодный и рассудительный человек имел одну, противоречащую общему складу характера, слабость. Алексей Александрович не мог равнодушно слышать и видеть слезы ребенка или женщины. Вид слез приводил его в растерянное состояние, и он терял совершенно способность соображения».

Нельзя не отдать должное, перо Толстого пусть холодно, но точно в описании уязвимости 3-й Эмоции. Готов дополнить его лишь личным наблюдением, которое вполне могло бы стать информацией для уголовной хроники или на худой конец источником общественного порицания, если бы речь не шла об эмоциональном прессинге. Так вот, одну мою знакомую, нащупав ее 3-ю Эмоцию, дочиста ограбил собственный муж. Подсмотрев ее беззащитность перед эмоциональным давлением, он слезами выжимал из нее деньги, пока не выжал все. В ответ на истерические вопли, она успевала лишь зажать уши и пробормотать: «Бери, бери все, но. Бога ради, замолчи...».

Фраза: «Только без эмоций!» — с которой «сухарь» обычно вступает в конфликт, даже произнесенная категоричным тоном, на самом деле представляет собой не требование, а тайную мольбу о снисхождении к слабости, тщетную попытку прикрыть в драке больное место.

Описывая Каренина, безукоризненно точен Толстой и в том, что, когда обстоятельства выковыривают «сухаря» из его ледяной скорлупы, он, отпустив постоянно натянутые поводья чувств, внезапно начинает испытывать неведомое, даже немного пугающее удовлетворение от проявления своих переживаний. По словам Толстого, Каренин, склонившись над постелью готовящейся к смерти жены: «...вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье... Он стоял на коленях и, положив голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок».

Однако, как явствует, и справедливо, из толстовского романа, эпизоды открытости чувств редки для 3-й Эмоции и не имеют продолжения. Поэтому как следствие, «сухарь», кроме как на беззащитность перед эмоциональными побоями, часто бывает обречен еще на одну муку — одиночество.

Прежде, говоря о представлениях, намертво связавших любовь и эмоциональность, уже констатировалось, что мерилом любви у человечества служат переживаемые и наблюдаемые чувства, а посему «романтик» (1-я Эмоция) —лучший в мире любовник. У «сухаря» все наоборот — он худший в мире любовник.

Посторонние обычно вообще отказывают ему в способности к любви, как это отчасти делали современники по отношению к Чехову, утверждая, что в жизни Чехова не было большой любви. Но, по более точному наблюдению Куприна, проблема для Чехова заключалась не в содержании чувств, а в форме выражения. Куприн писал: «В нем жила боязнь пафоса, сильных чувств и неразлучных с ним несколько театральных эффектов. С одним только я могу сравнить его положение: некто любит женщину со всем пылом, нежностью и глубиной, на которые способен человек тонких чувств, огромного ума и таланта. Но никогда он не решится сказать об этом пышными, выспренными словами и даже представить себе не может. Как это он станет на колени и прижмет одну руку к сердцу и как заговорит дрожащим голосом первого любовника. И потому он любит и молчит, и страдает молча, и никогда не отважится выразить то, что развязно и громко, по всем правилам декламации, изъясняет фат среднего пошиба». Все так, Куприн совершенно прав, но инстинкт есть инстинкт, и человек, неспособный на широкий чувствительный жест, оказывается чаще, чем кто-либо, обреченным на одиночество.

Кроме того, что «сухарь» редко женится (выходит замуж), он еще и плохо размножается. Источник проблемы назван прежде — беззащитность перед эмоциональным давлением. У детей одно средство воздействия на мир — крик, а крик, мы уже знаем, самое мучительное для 3-й Эмоции средство воздействия. Отсюда у «сухаря» страх перед деторождением, и как следствие этого — бесплодие.

Остается удивляться, как вообще выживает в таких условиях 3-я Эмоция, но факт остается фактом, — «сухари», хоть и в малом числе, нарушая принципы естественного отбора, продолжают жить среди нас, подтверждая давнюю мысль, что природа не терпит пустоты.

Сам «сухарь» — идеальный ребенок. Он как бы специально создан для плохих родителей. Данная ему от природы несвобода выражения настроений и болей сама освобождает родителей от необходимости быть чуткими и предупредительными по отношению к ребенку. Когда Бунин спросил у матери и сестры Чехова, плакал ли он когда-нибудь, обе твердо отвечали: «Никогда в жизни». Не правда ли, идеальный ребенок? Однако эта особенность «сухаря» имеет свою оборотную сторону. Отсутствие темно-окрашенных эмоций у ребенка с 3-й Эмоцией уравновешивается отсутствием эмоций светло-окрашенных. И когда Пришвин говорил, что он родился без улыбки, то тем самым констатировал не только факт собственной беды, но и беды своих родителей.

Невозможность широкой, открытой улыбки, свободного, в полный голос смеха — едва ли не самая большая беда 3-й Эмоции. Одна девушка писала психиатру: «Изо всех сил пытаюсь сотворить что-то вроде смайла, гримаса яростно округляет мои глаза... Со стороны это выглядит как судорожное растягивание углов рта... Научите меня улыбаться!» Действительно, каменная улыбка, смех, либо беззвучный, как у Чехова и Молотова, либо принимающий форму хихиканья, как у Зощенко и Робеспьера — вот все, что обычно удается выдавить из себя 3-й Эмоции.

Особенно заметна сдавленность смеха «сухаря» на фоне вольного гогота «романтика». Катаев, вспоминая Зощенко, рассказывал: «В мире блаженного безделья мы сблизились со штабс-капитаном (Зощенко. — А.А.), оказавшимся вовсе не таким замкнутым, каким впоследствии изображали его различные мемуаристы, подчеркивая, что он, великий юморист, сам никогда не улыбался и был сух и мрачноват.

Богом, соединявшим наши души, был юмор, не оставлявший нас ни на минуту Я, по своему обыкновению, хохотал громко — как однажды заметил ключик (Олеша. — А.А.), «ржал», — в то время как смех штабс-капитана скорее можно было бы назвать сдержанным ядовитым смешком, я бы даже сказал — ироническим хехеканьем...».

При том, что со стороны 3-я Эмоция выглядит существом редко и сдавленно смеющимся, у нее врожденный юмористический дар. Точнее, то, что мы принимаем за юмористический дар, представляет собой сочетание двух основных компонентов 3-й Эмоции: процессионности и фигового листа. То есть, потребность в постоянном эмоциональном самовыражении реализуется не прямо и открыто, а под покровом иронии — обычного для 3-й Эмоции фигового листа. Из этих двух компонентов и складывается образ «сухаря» как человека ядовитого, циничного, пристально вглядывающегося в смешную сторону жизни, с невозмутимым видом травящего анекдоты, от которых публика давится от смеха. Именно такими описываются Бестер Китон, Михаил Зощенко, и их изображения с поправкой на масштабы, можно перенести на образ «сухаря» в целом.

Отпечаток сдавленности обычно лежит и на плодах юмористического творчества 3-й Эмоции, хотя сторонними наблюдателями он воспринимается не как дефект, а как некая самобытная форма. Например, знаменитый английский анекдот, специально рассчитанный не на гогот, а на тонкую, едва заметную улыбку, — плод творчества не столько склонного к оригинальничанию, сколько страдающего от своей эмоциональной засушенности англичанина.

В своих внешних проявлениях «сухарь» — полная противоположность «романтика». Крикливости 1-й Эмоции 3-й Эмоции нечего противопоставить, кроме ровного, бедного модуляциями, близкого к бормотанью речевого строя (так, по описанию Бунина, говорил Чехов). Если же «сухарь» рискнет петь, то и в этом случае монотонность, узость полосы, механистичность звука дадут о себе знать. Бедны и жесты 3-й Эмоции,и мимика.

Тот же контраста мелочах. Если почерк 1-й Эмоции размашист, воздушен, кудряв, то почерк 3-й Эмоции аккуратен, собран, мелок, прост. Если пунктуация 1-й Эмоции наполнена яркими, страстными знаками, то пунктуация 3-й Эмоции ровна, бесстрастна, бедна. Как верно подметила критика: в одном стихотворении Цветаевой (1-я Эмоция) больше знаков восклицания, чем во всем творчестве Иосифа Бродского (3-я Эмоция).

Обратным по отношению к 1-й Эмоции является и понимание 3-й Эмоцией задач метафоры. Вспомним, Макс Волошин, будучи «романтиком», категорически утверждал, что пиво с морем можно сравнивать, а море с пивом нельзя. Однако с ним, очевидно, не согласились бы многие крупные поэты, например Иосиф Бродский, любивший сравнивать океан с одеялом. Так кто же прав? Оба правы, но каждый по-своему. Суть расхождений между «романтиком» и «сухарем» по поводу метафоры заключается в том, что, на взгляд «романтика», метафора должна работать лишь водном направлении — на увеличение малого (пиво — море), тогда как метафорическая призма «сухаря» обычно работает в обратном направлении — на уменьшение большого (море — пиво). Процитирую в этой связи знаменитое описание грозы в «Степи» Чехова:

«Налево, как будто кто чиркнул по небу спичкой, мелькнула бледная, фосфорическая полоска и потухла. Послышалось, как где-то очень далеко кто-то прошел по железной крыше. Вероятно, по крыше шли босиком, потому что железо проворчало глухо». Вряд ли найдешь более приземленное, увиденное как бы в перевернутый бинокль, описание столь могучего и пугающего своими масштабами явления как гроза. Таким его воссоздавать может только 3-я Эмоция.

Помнится, рассуждая о проявлении процессионности в художественном творчестве 2-й Эмоции, я назвал это творчество «акыническим». Так вот, 3-я Эмоция тоже процессионна, даже суперпроцессонна, поэтому «сухарь» — это «суперакын». Изумительным образцом такого суперакына, думаю, следует признать Иосифа Бродского. Бесконечное, подобное водопаду, струение его стихов, где концы строк и строф не являются концами в собственном смысле этого слова, но ступенями, через которые перекатывается неиссякающий ток слов, фиксирующих почти поминутно малейшие оттенки настроений поэта — таков стиль Бродского, образцово отражающий своеобразие художественного облика произведений 3-й Эмоции.

Еще одна парадоксальная, на взгляд литературоведения, черта, объединяющая поэтов с 3-й Эмоцией, заключается в том, что, будучи тончайшими лириками, они оказываются в стороне от главной лирической темы — любовной. До появления Бродского, это обстоятельство отмечалось как казус творчества Заболоцкого и Твардовского. Однако, если бы литературоведение пригляделось повнимательнее, то оно обнаружило бы в их произведениях не только отсутствие ярко выраженной любовной темы, но и приметы горячечной страсти как таковой, независимо от содержания.

Программным лозунгом для 3-й Эмоции вообще, не только занятой литературой, можно считать классическую фразу тургеневского Базарова: «Друг Аркадий, не говори красиво».

Если обратиться к жанровым пристрастиям «сухаря», то при любом роде художественной деятельности он, прежде всего, пейзажист и анималист. Скажу больше, ярчайшей приметой 3-й Эмоции вообще, независимо от характера деятельности, является единственная открыто проявляемая страсть — любовь к природе и животным. Бердяев объяснял источник этой страсти следующим образом: «Мне легко было выражать свою эмоциональную жизнь лишь в отношении к животным, на них изливал я весь запас своей нежности. Моя исключительная любовь к животным, может быть, с этим связана. Это любовь человека, который имеет потребность в любви, но с трудом может ее выражать в отношении к людям. Это оборотная сторона одиночества».

Здесь, как и во многих других случаях, следует оговориться: уязвимость 3-й Эмоции бывает такова, что и святую свою страсть к животным, к природе «сухарь» старается прикрыть, замаскировать, рядясь то охотником, то рыболовом (Пришвин, Паустовский). «Сухарю» кажется, что маска добытчика достаточно надежно прячет его «слабость». Но это не так. Обычное для 3-й Эмоции равнодушие к результатам охоты или рыбалки — выдает ее с головой. Однажды, стоя со спиннингом у реки, президент Буш пожаловался, что обычно остается без улова. «Тогда что же вы здесь делаете?» — спросили его. «Я люблю забрасывать спиннинг и люблю ловить рыбу», — ответил Буш. Вот таким невнятным ответом приходится отделываться 3-й Эмоции, когда речь заходит об истоках ее странного неприбыльного увлечения.

Хотя в разделе, посвященном 3-й Эмоции, было довольно много сказано о художественных пристрастиях ее, «сухарь» редко избирает художественное (религиозное, мистическое, развлекательное) поприще и, более того, часто старательно избегает его, обдавая представителей артистических профессий холодом иронии и плохо скрываемого пренебрежения. Если говорить о карьере, самой природой как бы предназначенной «сухарю», то это будет карьера дипломата.

Не знаю как, но сложилось представление, что классный дипломат — это такой человек, что если на дипломатическом приеме дать ему под зад, то собеседник ничего не прочтет на его каменном лице. Бог ведает, откуда взялось данное представление, и как часто дипломат получает под зад, но очевидно, что «сухарь» подходит на эту роль как никто другой. Сила общественного мнения, даже пустого, даже дикого, беспредельна, поэтому прирожденная невозмутимость 3-й Эмоции действительно нередко приводит ее на дипломатическое поприще и практически гарантирует, независимо от остальных качеств, высокую профессиональную оценку (Молотов).

От карьеры дипломата — прямая дорога к карьере политика. Но в случае такой смены поприщ, 3-я Эмоция, работавшая прежде на плюс, начинает работать на минус. Особенно в последнее время. Проблема заключается в том, что нынешняя демократизация политической жизни и стремительный рост влияния на нее средств массовой информации, сделавшие простого избирателя господином политической судьбы, поставили на пути политика-«сухаря» почти непреодолимый барьер — тест на эмоциональность. Кажущаяся бесчувственность, мнимая неспособность к сопереживанию, занудность речей 3-й Эмоции заставляют избирателя взирать на нее с подозрением и неприязнью. Поэтому, даже когда 3-й Эмоции удается прорваться к кормилу власти (Тэтчер, Буш), ее представителей уважают, боятся, ценят, но не любят.

«ЗЕВАКА» (4-Я ЭМОЦИЯ)

Звание «зеваки» 4-я Эмоция получила потому, что она не столько производит, сколько потребляет художественную продукцию. Хотя и среди «зевак» — художники не редкость (пример великого Гёте будет здесь достаточно выразителен), все-таки в художественной сфере они более ориентированы на потребление, чем на творчество.

В потребительстве 4-й Эмоции ничего зазорного нет и есть даже своя положительная сторона: «зевака» — наилучший читатель, слушатель, зритель. Он всеяден, зеркален в своем художественном восприятии, поэтому на какой бы ступени функциональной иерархии ни стояла Эмоция у художника, вынесшего на суд «зеваки» свое творение, он всегда найдет благодарный и адекватный отклик, 4-я Эмоция, если так можно выразиться, эмоционально беспартийна. И гром 1-й Эмоции, и разлив 2-й Эмоции, и шепот 3-й Эмоции — все приемлет тонкая, чувствительная душа «зеваки». Существует для него лишь качество, но не стилевая направленность произведения, что позволяет зачастую 4-й Эмоции выступать в роли квалифицированного и беспристрастного критика.

Когда же «зевака» сам берется за не слишком свойственное себе, но дающееся без особого труда художественное ремесло, то и это бывает достаточно интересно. Во-первых, тонкое стилевое чутье делает из него прекрасного пародиста, имитатора, эпигона, переводчика. Во-вторых, отсутствие внутренних табу, догматов и шор награждает 4-ю Эмоцию абсолютно неизвестной другим Эмоциям стилистической и жанровой свободой. Тот же Гёте, легко писавший во всех известных ему размерах и жанрах, — наилучший тому пример.

Уникальным в жизни «зеваки» является период полового созревания, с 14 до 25 лет, когда и для него и для окружающих Эмоция выглядит не как 4-я, а как 1-я. Связан этот феномен с перестройкой эндокринной системы, стимулирующей мощные выбросы эмоциональных гормонов. Так природа положила, что до 25 лет мы особенно общительны, чувствительны, религиозны, жадны до художественной информации, влюбчивы, и все благодаря усиленной работе эмоциональных отделов эндокринной системы. Но вот наступает 25-летие, и душевная буря стихает, вместе с Прыщами (производными тех же гормональных всплесков) куда-то уходит общительность, веселость, страсть к стишкам и концертам, серьезней и суровей становится отношение человека к жизни. Особенно заметна эта метаморфоза на фигуре «зеваки». Иногда даже профессионально посвятив себя какой-либо из эмоциональных сфер (литература, религия, искусство, шоу-бизнес), 4-я Эмоция, переступив 25-летний рубеж, внезапно обнаруживает полную утрату интереса к тому, что еще недавно казалось призванием и делом жизни. И у нее начинается период шатаний в поисках подлинного, не обусловленного игрой гормонов места в обществе. Вот такой интересной бывает картина, когда в одной психологической точке сходятся работа генетического механизма и возрастные перемены эндокринной системы.

«Зевака» эмоционально не свободен. И Наполеон, с его 4-й Эмоцией, нередко жаловался, что близкие приноровились в корыстных целях хватать его за это зависимое место. Он говорил Коленкуру: «Я не раз испытал это с Жозефиной, которая постоянно обращалась ко мне с разными просьбами и даже ловила меня врасплох своими слезами, при виде которых я соглашался на многое, в чем должен был бы отказать».

Вместе с тем, крайне поверхностным выглядело бы представление о 4-й Эмоции, как о совершенном эмоциональном хамелеоне, абсолютно бесцветном в пору свободы от внешнего эмоционального воздействии. Действительно, 4-я Эмоция очень зависима и слаба перед лицом чужой экспансии чувств, но из этого не следует, что сама по себе она бездушна и слепа. Другое дело, что выяснить, какова она сама по себе, удастся редко — в минуты одиночества, — только тогда обнаруживается, какие силы, глубины и богатства в ней таятся. Одна беда, случается это нечасто. За стеной включается магнитофон, и нога «зеваки» невольно начинает отбивать ритм, во дворе разражается слезами ребенок, и глаза «зеваки» увлажняются, в комнату «зеваки» с яростным воплем врывается прекрасная его половина и немедленно получает в ответ равный по ярости вопль. И пошло — и поехало...

НА ВСЯКОГО МУДРЕЦА ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ

Выглядит очевидным: Логика, как психическая функция, должна быть много моложе Эмоции. Ведь любовь у живых существ явно предшествует мышлению и совершенно ему не подконтрольна. Что легко подтвердить наблюдениями над человеческой природой, не говоря уже о животных. Все так. Но, не вступая в спор о приоритетах, тем не менее возьму на себя смелость усомниться в этой истине и высказать предположение, что Логика не уступает в древности Эмоции.

Исхожу из того, что жизнь, даже в самых примитивных ее формах, настолько сложна и многовариантна, что решение всех проблем волей-неволей требует работы интеллекта. Иначе не выжить. Приведу в этой связи наблюдение замечательного биолога Конрада Лоренца. Он одно время занимался опытами с разновидностью рыбок цехлид, интересная особенность поведения которых заключалась в том, что самец, собирая мальков в гнездо, «не тратит времени на уговоры, а просто забирает их в свой просторный рот и, подплыв к гнезду, «выплевывает» во входное отверстие».

Однажды Лоренц стал свидетелем следующей сцены. Бросив на дно аквариума несколько червяков, он увидел, как самец, сновавший прежде по аквариуму в поисках своих мальков, схватил одного червяка и начал его жевать, но тут на глаза ему попался проплывающий мимо малек. Далее же произошло вот что: «Самец вздрогнул, как ужаленный, бросился вдогонку за маленькой рыбкой и затолкал ее в уже наполненный рот. Это был волнующий момент. Рыба держала во рту две совершенно различные вещи, одну из которых она должна была отправить в желудок, а другую — в гнездо. Как она поступит? Должен сознаться, что в этот момент я не дал бы и двух пенсов за жизнь крошечной драгоценной рыбки. Но случилось удивительное! Самец стоял неподвижно, с полным ртом, но не жевал. Если я когда-нибудь полагал, что рыба думает, то именно в этот момент. Это совершенно замечательно, что рыба может найтись в подлинно сложной ситуации, и в этом случае она вела себя именно так, как вел бы себя человек, будь он на ее месте. Несколько секунд она стояла неподвижно, как бы не находя выхода из положения, и почти можно было видеть, как напряжены все ее чувства. Потом она разрешила противоречия способом, который не может не вызывать восхищения: она выплюнула все содержимое на дно аквариума... Затем отец решительно направился к червю и неторопливо начал есть его, все время поглядывая одним глазом на молодого, который послушно лежал на дне. Покончив с червем, самец взял малька и отнес его домой к матери.

Несколько студентов, бывших свидетелями это сцены, вздрогнули, когда один человек начал аплодировать».

Вместе с Лоренцем поаплодировав и порадовавшись за рыбку, хочу заметить, что, как бы ни была элементарна в данном случае логическая задача и как бы ни мучительно справлялась с ней рыбка, она невольно лишала человека ореола исключительности, обусловленного якобы безраздельным обладанием им столь великим сокровищем, как разум.

Впрочем, времена, когда человек претендовал на интеллектуальное первородство, видимо, уже прошли. Как, кажется, проходит и время, когда превосходство видится в весе и объеме его мозга, или в количестве извилин. По всем этим параметрам человек вряд ли сможет претендовать на звание безусловного лидера животного мира. Да, и не в параметрах, видимо, дело: великий ученый Луи Пастер стал светочем науки с одной половиной мозга (другая была атрофирована), тогда как житель Флориды, чей мозг оказался самым тяжелым из всех известных, остался безымянным даже для дотошных составителей «Книги рекордов Гиннесса».

Возникает вопрос: если не параметры мозга и не интеллектуальное первородство, то что же сделало человека «мыслящим тростником», наградило этот вид животных титулом «сапиенс»? Рискну и дам совершенно еретическое, основанное, конечно же, на принципах психе-йоги объяснение феномена человека.

Суть феномена человека не в наличии или отсутствии Логики и не в качестве инструментария, которым мы располагаем для ее реализации, а в положении Логики на ступенях функциональной иерархии.

Однажды было очень верно и выразительно замечено, что разум — это суперклык человека. Все правильно. Но вспомним психе-йогу: главным оружием человека в борьбе являются функции, находящиеся вверху, 4-я Логика, к какому бы классу существ ее носитель ни принадлежал, не признает мышление могучим оружием и даже выключает ее, как всякую Четвертую функцию в преддверии конфликта. Поэтому интеллектуальный барьер проходит не между людьми и животными, а между теми, у кого Логика Вверху и теми, у кого Логика Внизу. Здесь нет ничего обидного: думают все, и качество интеллектуальной работы совершенно не зависит от положения Логики на ступенях функциональной лестницы. Вопрос заключается лишь в том, насколько для психического самоощущения индивидуума Логика спорна, самоценна, авторитетна, достоверна, убоина или, наоборот, вторична и неэффективна.

Вспомним рыбу из аквариума Лоренца. Она думала. Но ее мышление было достаточно типично для 4-й Логики: включение интеллекта происходило лишь в момент необходимости выбора, под давлением внешних обстоятельств. Для нее интеллектуальная работа не являлась самоценной, существующей как внутренняя потребность, независимая от внешних обстоятельств. Клапаред, основатель зоопсихологии, писал, что у животных «интеллект включается в том случае, когда инстинктивный или приобретенный автоматизм не способен разрешить поведенческую задачу». То есть, сама по себе рыба Лоренца не была глупа, просто она была слишком практична и умственно ленива, чтобы стать человеком.

Суть интеллектуальной границы, пролегшей через весь космос живых существ, заключается в том, что особи с 4-й Логикой воспринимают мышление как средство, тогда как особи с Логикой, стоящей выше, воспринимает его как цель со всеми вытекающими из этого обстоятельства приобретениями и потерями.

Поэтому происхождение феномена человека в свете психе-йоги видится так: вначале у всего животного мира, включая проточеловека, была 4-я Логика, но в один прекрасный день, в силу неясного стечения обстоятельств (мутация^ кл~1тматические перемены и т.д.), у отдельных представителей проточеловеческого рода ЛОГИКА ПОПОЛЗЛА ВВЕРХ. В этот день и родился феномен человека. Не будучи умнее своих сородичей, обладатель высокостоящей Логики просто по-другому отнесся к самому процессу мышления, посчитав его самоценным, опорным, убойным, посчитал так, еще не имея на то никаких доказательств, просто в силу своего, нового для проточеловеческого мира порядка функций.

Произошел гигантский интеллектуальный взрыв, по словам одного биолога, «случилось невиданное — человек в значительной мере вышел из-под влияния естественного отбора. Незавершенным, недоделанным. И таким остался навсегда... А вышел человек из-под действия отбора потому, что главным условием успеха стала не генетически передаваемая информация, а внегенетически передаваемые знания. Выживать стали не те, кто лучше устроен, а те, кто лучше пользуется приобретенным и с каждым поколением возрастающим знанием о том, как строить, как добывать пищу, как защищаться от болезней — как жить». Но самое главное — рядом с прагматическим мышлением встало мышление фундаментальное — мышление самоценное, существующее независимо от толчков и обстоятельств внешней среды.

Современное общество только сейчас дорастает до осознания необходимости финансирования фундаментальных исследований, т.е. удовлетворения, как говорят, своего праздного любопытства за чужой счет. Но фактически, независимо от источников финансирования, фундаментальные исследования существуют ровно столько, сколько существует современный человек. Спрашивается: кем был Сократ, сидевший на шее у жены своей Ксантиппы, и в бесконечных беседах пытавшийся уяснить существо далеких от быта, философских категорий? Он был типичным представителем высокостоящей Логики: праздно любопытствующим, сторонником самоценной игры интеллектуальными мускулами, адептом теории мышления ради мышления. Но как бы ни злились вольные или невольные «спонсоры» фундаментального интеллектуализма, в конечном счете вклады их никогда не пропадают, стратегический выигрыш всегда остается за представителем высокостоящей Логики. И если сейчас мы видим мир таким, каков он есть, со всеми его плюсами и минусами, то ответственность за это несет только он, именно он отдал человеку во власть всю землю и, возможно, предуготовил ее гибель. Однако, как бы ни сложилась дальнейшая судьба планеты, решающую роль и далее будет играть мотор последней ступени эволюционного развития — высокостоящая Логика.

Читателю уже, вероятно, грезится типичный для некоторых журнальных иллюстраций образ человека будущего: тело-былинка, на вершине которого качается лысый череп размером с тыкву. Нет, здесь можно быть спокойным. Повторяю, дело не в строении черепа и вообще не в антропологии, а в порядке функций, при котором Логика волею судеб оказывается вверху. Поэтому антропологических метаморфоз не предвидится. Не предвижу и грядущего численного засилия интеллектуалов. Их и по сию пору весьма не густо, а так как любовная программа человека ориентирована на эмоционалов, о чем много говорилось в предшествующей главе, то понадобятся как минимум тысячелетия, прежде чем Логика начнет всерьез конкурировать с Эмоцией в борьбе за продолжение рода.

Однако пришло время от глобальных проблем перейти к частным и заняться разбором способов выражения Логики в зависимости от положения ее на ступенях функциональной иерархии. Все носители этой функции подразделяются на «догматиков» (1-я Логика), «риторов» (2-я Логика), «скептиков» (3-я Логика) и «школяров» (4-я Логика).

«ДОГМАТИК» (1-Я ЛОГИКА)

Сам титул «догматик» в данном случае имеет двойной смысл: сегодняшний, согласно которому догматиком считают человека, не способного к перемене раз усвоенных истин, и в древнем значении этого слова, когда под догматиком понимался мыслитель, склонный к монолого-вой, утвердительной форме интеллектуальной деятельности, в противовес диалектику, который предпочитал диалоговую, вопросительную форму.

В принципе, оба смысла — и сегодняшний, и древнегреческий — одинаково применимы к 1-й Логике. Поскольку внутренняя, психологическая постановка Логики отражается только на способе мышления, но не на качестве его, «догматик» может оказаться и великим мудрецом, и непроходимым тупицей, 1-ю Логику объединяет результативность мышления, а каковы результаты — дело сугубо индивидуальное.

Среди внешних примет 1-й Логики наиболее заметной и показательной является однозначно утвердительная форма общения. Даже когда «догматик», казалось, спрашивает, то из этого не следует, что он ждет ответа, да и сам вопрос обычно ставится так, что содержит заведомую оценку Например, вопрос типа: «Вы слышали, что сказал этот болван?» — очевидно, не предполагает непредвзятого обмена мнениями. По этой причине общение с 1-й Логикой вообще можно считать довольно затруднительным, общение «догматика» настолько деспотично, что разговор волей-неволей сводится к монологу, он может быть интересным, полезным, блистательным или, наоборот, нудным, бесцельным, убогим, но это все равно будет доклад, речь, а не разговор.

Монологовость 1-й Логики непреодолима даже тогда, когда она пытается говорить от чужого имени и воспроизводить принципиально чуждую себе диалоговую интонацию. Так было, например, с великим «догматиком» Платоном, тщетно имитировавшим стиль своего учителя Сократа, пока естество не взяло свое и он не свел под конец свои «Сократические диалоги» к чистым монологам, на титуле которых имя Сократа, любителя и знатока общения, было уже явной фикцией.

По счастью, догматик не болтлив, обладает способностью слышать и не торопится высказываться по всякой из предложенных тем. Он позволяет себе начать монолог лишь в комфортных условиях, т.е. в связи с проблематикой, в которой считает себя компетентным. Насколько основательным оказывается такое мнение о себе — другой вопрос, главное, при обсуждении тем, в которых «догматик» плавает или вообще не обладает информацией, он предпочитает отмалчиваться.

В этом, думаю, проявляется свойственная 1-й Логике осторожность. Общаться вне утвердительной формы она не умеет, а обнаружение при кавалерийском наскоке на тему несостоятельности своей Первой — опорной и наиболее мощной функции — чревато саморазрушением личности.

Другая причина молчания 1 -и Логики: отсутствие дара и вкуса к дискуссии. В спорах с «догматиком» истина не рождается, она либо утверждается, либо отметается. Третьего не дано.

Обычно он отправляется на диспут с домашней заготовкой — дубиной абсолютной истины, которой иногда весьма эффективно глушит своего оппонента. Но домашней заготовке 1-й Логики равно присущи и сила, и слабость. Пустяшный, смещающий ракурс темы вопрос, не относящееся к делу замечание, и даже простая нелепица выводят «догматика» из равновесия и замыкают его уста. А пока он пытается собрать рассыпавшуюся после сбоя конструкцию своей домашней умозрительной схемы, наступает тягостная немая сцена, мучительная для 1-й Логики и неприятная для слушателей.

Такое случалось, например, с Демосфеном. Будучи оратором по профессии, он был «догматиком» по способу мышления. Поэтому никогда, даже в крайних случаях, не выступал с экспромтами, но всегда сначала дома писал и заучивал речь, и только потом выходил с ней на трибуну. Все бы ничего, но буйный афинский люд нередко выкриками прерывал оратора, и здесь на Демосфена находил такой столбняк, что он терял дар речи и немотствующим сходил с трибуны, на которую тут же взбирался соратник по партии Демад, способный более гибко реагировать на вызов толпы.

«Догматик» вообще тугодум — стайер, а не спринтер интеллекта. Он, как говорят русские, крепок задним умом (англичане называют это юмором на лестнице), поэтому не обладает вкусом к дискуссии и без крайней нужды в нее не вступает. Дарвин признавался: «Я не наделен способностью схватывать на лету или остротой ума, так поражающими нас в одаренных людях, например в Гексли. Соответственно, я неважный критик».

Третья причина молчания 1-й Логики: неприязнь к праздной болтовне, гипотезам и вообще частному мнению. «Догматик» взыскует абсолютной истины, а не мнения. Только абсолютная истина может быть положена кирпичом в ту интеллектуальную опору, что строит для себя 1-я Логика. Отсюда откровенное отчуждение и даже неприязнь, которые испытывает «догматик» к болтовне, гипотезам и мнениям. Один из близко знавших Эйнштейна ученых писал: «Приблизиться к абсолютной истине было для него всего важнее; в этом стремлении он не знал деликатности и не щадил самолюбия оппонентов».

Не скажу, что сам «догматик» не бывает автором гипотез. Бывает, и очень часто нелепых гипотез. Другое дело, что обычно их за таковые не считает, не считает до такой степени, что не склонен опытом проверять верность их жизни. Происходит это не по небрежности, упаси Бог, но потому, что для 1-й Логики мысль первична и самодостаточна, она объективна и не нуждается в каких-либо костылях.

Идти от концепции к факту, а не наоборот — обычный для 1 -и Логики образ действия. Естественным выглядит при таком образе мысли и то, что для «догматика» нет тягостней зрелища, чем вид сраженной фактом теории. Однажды, беседуя с Гексли о природе трагического, кто-то упомянул Спенсера. «Ха! — вскричал Гексли, — ...трагедия в спенсеровском представлении — это дедукция, умерщвленная фактом».

«Догматик» в своем доверии к мысли (точнее, не к мысли, а к Первой функции — функции наивысшей достоверности), случается, заходит так далеко, что окружающие начинают классифицировать эту увлеченность умозрением как безумие. Одержимость идеей, уверенность в ее сверхценности, спорность на логику в ущерб факту и опыту имеет в психиатрии свое специальное название — «паранойя». И бывает, такой диагноз ставится 1-й Логике. Однако, как и в случае с маниакально-депрессивным психозом у 1-й Эмоции, паранойя не является психическим заболеванием в собственном смысле этого слова, она — просто крайнее выражение 1-й Логики, от природы излишне доверчивой к умозрительным схемам. И если классифицировать паранойю как болезнь, то болезнь эта не психическая, а психотипическая, т.е. обусловленная психическим типом индивидуума.

Впрочем, клинического звания — «параноик» 1-я Логика удостаивается достаточно редко, чаще речь идет о пограничном состоянии, характеризуемом обычно эпитетами типа: «ментор», «доктринер», «ученый осел». Действительно, как ни прискорбно это признать, именно 1 -я Логика, своей сверхмощью дающая человеку опору и защиту, в то же время лишает его мозг гибкости, способности к росту, порождает стада ученых ослов.

Очень напоминает сумасшествие и та реакция, какой реагирует 1-я Логика на всякую очевидную глупость, бессмыслицу, алогизм, белиберду, другими Логиками воспринимаемые обычно достаточно снисходительно. Заведомая бессмыслица, то есть прямое издевательство над лучшей, важнейшей стороной психики «догматика» практически сразу же выбивает его из колеи, доводя до бешенства, до истерики. Паустовский описал в мемуарах одного своего гимназического учителя, патологически нс выносившего белиберды. Юные балбесы-гимназисты скоро распознали эту его слабость и, гаркнув какую-нибудь заведомую глупость еще в начале урока, просто вырубали учителя, сразу доведя до истерического припадка и невменяемости.

Мышление 1-й Логики, может быть, не самое лучшее в мире, но, точно, самое ЧЕСТНОЕ. Происходит это потому, что над Логикой здесь ничего не стоит, и никакая другая функция не выкручивает в угоду себе мышлению руки, не давит сверху, диктуя направление и образ мысли. У «догматика» стоящие ниже функции могут лишь просить, а не требовать у Логики нечто для себя, нечто работающее на корыстолюбие по Физике, на чувствительность по Эмоции, на тщеславие по Воле — и только. Поэтому 1-я Логика, как никакая, честна и чиста в своем умозрении, и на строгость ее интеллектуальных построений вполне можно положиться.

Способность погружаться в мысль до полного отключения от внешнего мира замечается у «догматика» уже в детстве. Крайняя и, что еще важнее, одинокая задумчивость характеризует такого ребенка. Он часами может пребывать в одиночестве, занятый своими мыслями, не реагирующий на происходящее вокруг. Иногда мысль захватывает его в самый неподходящий момент, например за едой, и захватывает так сильно, что взгляд ребенка-«догматика» каменеет, и ложка надолго повисает в воздухе, не донесенная до рта.

Склонность к сомнамбулическому погружению в мысль у 1-й Логики хорошо иллюстрируется эпизодами из жизни Эйнштейна. Рассказывают, что однажды видели Эйнштейна, катящего по улице коляску с ребенком; внезапно он остановился в самом неподходящем, с точки зрения правил уличного движения, месте и, достав из кармана бумагу и карандаш, принялся делать торопливые заметки. Только покончив с записью, Эйнштейн продолжил движение. Или другой случай. Желая отпраздновать попышнее день рождение ученого, друзья пригласили Эйнштейна в ресторан и, кроме всего прочего, заказали редкое лакомство — русскую икру. Когда икра была принесена, Эйнштейн как раз «говорил о ньютоновском законе инерции и о возможном его физическом объяснении. Он отправил себе в рот икру и продолжал комментировать закон инерции. Когда икра была съедена и оратор остановился, чтобы поставить невидимую точку, собеседники спросили его, знает ли он, что он съел. «Нет, а что?» — «Это была икра!» — «Как, неужели это была икра?» — воскликнул Эйнштейн с грустью...».

Известным своеобразием отличается и память 1-й Логики. Она хорошо держит идеи, теории, концепции, но довольно слаба по части фактов, имен, дат, цифр. Когда Эйнштейну задали простенький вопрос о скорости звука, он ответил: «Я не знаю этого наизусть. К чему загружать свою память тем, что можно найти в любом справочнике». Объяснение Эйнштейна справедливо лишь наполовину, корень такого рода забывчивости — в результативности мышления «догматика». Его не интересует разрозненный внесистемный фактический материал, потому что на нем нельзя построить ту законченную интеллектуальную конструкцию, на которую старается опереться 1-я Логика. По мнению «догматика», факты — песок, строительный материал, сам по себе негодный, ценным его делает лишь заметная добавка цемента мысли, способного превратить песчинки фактов в тот бетон, из которого только и возможно формировать подлинную и незыблемую опору личности.

По той же причине «догматик» обычно не любопытен и часто даже мало начитан. Вообще, если круг его профессиональных интересов далек от интеллектуальной сферы, багажом своим «догматик» из толпы почти не выделяется, да и не стремится к этому. Его конек — системный анализ, а не хранение информации. Нильса Бора, например, никто из коллег не считал сколько-нибудь серьезно эрудированным человеком, но его гигантского таланта структурировать разрозненные, на первый взгляд случайно попавшие в поле зрения факты, не отрицал никто. Сам Бор говорил: «Знаете ли, я ведь дилетант. Когда другие начинают непомерно усложнять аппарат теории, я перестаю понимать что бы то ни было... С грехом пополам я умею разве что думать».

«Догматик»— философ, философ даже тогда, когда род его занятий формально далек от философии. Например, Эйнштейна и Бора принято считать физиками, но на самом деле они были натурфилософами и стояли гораздо ближе к Демокриту, чем к Резерфорду. Объяснить философские склонности «догматика» можно тем, что мышление 1-й Логики изначала стратегично и тяготеет к созданию замкнутых универсальных систем. Связать мыслью все сущее в мире — недостижимая, но постоянно воздвигаемая «догматиком» перед собой цель. Как писал другой знаменитый физик Хевеши: «Мыслящий ум не чувствует себя счастливым, пока ему не удается связать воедино разрозненные факты, им наблюдаемые. Эта «интеллектуальная несчастливость» более всего побуждает нас думать — делать науку».

Самомнение «догматика» по части способностей своего ума простирается куда как далеко. Однажды Джордж Элиот спросила у Спенсера, почему у него при такой усиленной работе совсем не видно морщин на лбу. «Это, наверное, оттого, что я никогда не бываю озадачен», — ответил знаменитый ученый. «Догматик» самоуверен до того, что, пожалуй, только его оставляет равнодушным всеобщее увлечение кроссвордами, логическими тестами и тому подобными средствами интеллектуального самоконтроля. А напрасно. Эта самоуверенность подчас служит 1-й Логике недобрую службу, потому что, когда в зависимости от результатов тестирования оказывается судьба человека (прием на работу, в учебное заведение и т.д.), 1-я Логика далеко не всегда набирает высокие баллы. И дело не только в неразворотливости и туговатости мышления «догматика». Само предположение, что сила ума, данная ему природой не просто в достатке, но даже с избытком, может быть оспорена, кажется «догматику» настолько смехотворной, что напрягать свои полушария он порой считает просто излишним. Отсюда и часто более чем скромные результаты интеллектуального тестирования 1-й Логики.

О стиле. В своем стремлении к лаконизму 1-я Логика очень напоминает 1-ю Эмоцию. Как и «романтик», «догматик» краток в самовыражении и на суд людской стремится представить лишь результат своих одиноких размышлений — «изюм» мышления, с исключением всего, что ему предшествовало, т.е. процесса рационального поиска. Например, Эйнштейн изложил свою знаменитую теорию относительности на трех страницах, а на диссертацию потратил восемнадцать страниц, даже не снабдив ее списком литературы.

Лапидарность самовыражения 1-й Логики редко бывает ей на пользу и почти всегда во вред. Иногда с ней прямо можно связать некоторые невосполнимые, трагические потери. Скажем, Гераклита — величайшего и глубочайшего философа древности — уже при жизни прозвали Темным, и до наших дней из всего его философского наследия дошло лишь несколько блистательных цитат. Такова бывает горькая плата 1-й Логики за высокую концентрацию ее подчеркнуто результативного стиля.

Очень узнаваем почерк «догматика». Он некрасив, трудно читаем и по своим принципам приближается к стенографии (думаю, у изобретателя стенографии была 1-я Логика). Главные формальные признаки «догматического» почерка таковы: из всех вариантов написания букв выбирается наиболее простой и быстрый, также и связки между буквами коротки, прямы и максимально приспособлены к скорописи. Одним словом, почерк 1 -и Логики предельно рационален и пренебрегает ясностью и эстетикой ради скорости и простоты.

«РИТОР» (2-Я ЛОГИКА)

Сказать, что «ритор» большой любитель поговорить, значит, не сказать ничего. Общение — воздух и хлеб 2-й Логики. О размерах этой потребности можно судить хотя бы на примере Фиделя Кастро, для которого ничего не стоит дать 15-часовое интервью. Однако, видимо, и это не предел — сам Кастро признавался, что встречал людей еще более говорливых, чем он.

Причем эта болтливость «ритора» существует как бы сама по себе, как страсть, как болезнь, вне личных и общественных интересов. А иногда и вопреки им.

Забросив дела обширной империи, целыми днями бродил по школам грамматиков император Тиберий, задавая дикие, с точки зрения его общественного положения, вопросы: «Кто была мать Гекубы? Как звали Ахилла среди девушек? Какие песни пели сирены?». Не лучше Тиберия тратил порой драгоценное государственное время Сталин. Он любил, например, вызвав на ковер какую-нибудь литературную плотву, часами предаваться критике романа парализованной от страха плотвы, сравнению одних великих писателей с другими, сличению разных манер писательского письма и т.д.

Данные курьезы можно было бы посчитать простой блажью пресыщенных тиранов, если не учитывать того, что и у Тиберия, и у Сталина была 2-я Логика. Это обстоятельство ставит все на свои места. Будучи носителями психотипа, у которого Логика является Второй функцией, т.е. функцией не просто мощной, но еще являющейся процессионной, оба тирана, вопреки собственным и государственным интересам, просто не могли пойти наперекор своей натуре и бросали в ненасытную утробу процессионности 2-й Логики все, что попадает под руку, вплоть до окололитературного трепа.

Воздадим должное, «ритор» был бы совершенно невыносим, если бы его словоохотливость зачастую не достигала высот подлинного искусства общения. Секрет этого искусства — в способности и желании не просто высказаться, но, прежде всего, вовлечь собеседника в разговор, сделать интеллектуальное пиршество совместным.

Приемы же, благодаря которым достигается такое вовлечение в разговор, просты и безотказны. Во-первых, в отличие от «догматика», «ритор» никогда не начинает общение с утверждения, но всегда с вопроса.

Начинает с вопроса даже тогда, когда предмет известен ему досконально. Один обладатель мощнейшей, выключаемой разве что на ночь 2-й Логики, как-то объяснял мне: «Если я тебя спрашиваю, то это еще не значит, что я не знаю ответа. Просто мне так удобней разговаривать».

Второй способ: прикинуться дурачком и начать общение с фразы, подобной знаменитой сократовской: «Я знаю только то, что я ничего не знаю». Трудно представить, кто отказался бы проглотить такую наживку — возможность поучить дурака. А дальнейшее уже дело техники: слово за слово, разговор покатился, глядишь — за интересной беседой и день прошел.

Из сказанного не следует, что только прямой, открытый, равноправный диалог обуславливает полноту реализации 2-й Логики. Ей достаточно отзвука. Особенно в ситуации, когда силой обстоятельств она вынуждается к монологу. Взять, скажем, выступление с трибуны. В этом случае кажется, что оратор обречен на монолог, и, значит, 2-я Логика заведомо поставлена в неудобное для нее положение. Однако это только видимость. Общение все равно происходит, контакт есть, только не на языковом, а на энергетическом уровне. Вот как описывает митинговый вариант действия 2-й Логики Фиделя Кастро писатель Гарсиа Маркес:

«В первые минуты его голос еле слышен и прерывист. Такое впечатление, будто оратор движется вслепую в тумане, используя каждую вспышку света, чтобы пядь за пядью ощупать местность, оступается, но встает и... полностью овладевает аудиторией. С этого момента между ним и публикой возникает электрическая цепь, которая возбуждает обе стороны, превращая их в своего рода диалектических сообщников, и в этом невыносимом напряжении его упоение».

Еще одно замечательное и драгоценное качество, свойственное всем «риторам» без исключения — это здоровый цинизм, 2-я Логика не верит ни в Бога, ни в черта, ни в партийные программы, ни в научные доктрины — ни во что. Все аксиоматичное, догматичное, попав в жернова полушарий «риторского» мозга, быстро теряет свою абсолютность и делается простым объектом интеллектуальных манипуляций. Для «ритора» нет ни запретов, ни рамок, ни правил, удерживающих свободную игру мысли. Все подвергается суду 2-й Логики, но этот суд милостив и редко выносит окончательный приговор (разве что явной глупости). Приговор — это результат, конец процесса, которым так дорожит 2-я Логика. Поэтому цинизм ее высказываний лишен агрессивных, категоричных ноток, это цинизм беспартийного, свободомыслящего человека.

Мало дорожит «ритор» и своими собственными утверждениями, которые и утверждениями для него не являются, но лишь гипотезами, удобными на данный момент. Опровергать сегодня сказанное вчера — нормальное состояние «ритора». За примером далеко ходить не надо — Ленин. За свою жизнь он так много наговорил противоположного, что ленинцы до сих пор не могут решить, какие из его высказываний следует считать директивными. Великий полемист, Ленин каждый раз умудрялся делать чрезвычайно убедительной мысль, прямо противоречащую той, которую он еще недавно с не меньшим блеском отстаивал. Вообще способность 2-й Логики с легкостью змеи сбрасывать обветшавшую интеллектуальную шкуру — огромный дар, делающий из «ритора» непобедимого полемиста. Протея мысли, многоликого и неуловимого.

Нельзя не восхититься широтой интересов 2-й Логики. Ее интересует едва ли не все, что происходит в мире, от глобальных проблем до самых мелких. Под стать интересам и память «ритора», объемистая, хорошо держащая и универсальные концепции, и незначительные факты, подобно чулану скупца, хранящая все, что попадется на пути. И в такой всеядности памяти 2-й Логики есть свой резон. Один Бог ведает, с чего может начаться дорогой сердцу «ритора» разговор, что послужит отправной точкой: мелочь или сверхидея. Главное участвовать, а для полноценного участия необходима объемистая, лишенная спеси память.

Впрочем, в отличие от «догматика», 2-ю Логику нисколько не смущает и полное отсутствие информации, когда она бесстрашно встревает в разговор. Правда, встревает без риска быть наказанной, так как защищена гибкостью и свободой ума, которые дороги независимо от степени информированности собеседников, а равно непременно вопросительной формой вхождения в разговор.

Не знает себе равных 2-я Логика и в качестве комментатора, истолкователя чужих идей. Иллюстрацией данного положения может послужить характеристика молодого, в то время увлеченного гегелевской диалектикой, Михаила Бакунина: «Бакунин обладал великолепной способностью развивать самые абстрактные понятия с ясностью, делавшей их доступными каждому, причем они нисколько не теряли в своей идеалистической глубине... Бакунин мог говорить целыми часами, спорить без устали с вечера до утра, не теряя ни диалектической нити разговора, ни страстной силы убеждения. И он был всегда готов разъяснять, объяснять, повторять без малейшего догматизма».

Как ни любит «ритор» совместные интеллектуальные пиршества, одновременно он безукоризненно владеет искусством отбрить, заткнуть рот оппоненту. Приведу примеры из жизни уже известных нам тиранов. Про Сталина рассказывали, что, когда Орджоникидзе, узнав об обыске, учиненном на его квартире НКВД, позвонил своему деспоту и высказал возмущение, то услышал в ответ: мол, НКВД — это такая организация, что может и у Сталина сделать обыск. Немая сцена. Однажды к императору Тиберию прибыла делегация троянцев и с большим опозданием выразила ему соболезнование в связи со смертью сына. Реакция Тиберия была мгновенной, он в ответ выразил им соболезнование по случаю гибели лучшего из троянцев — Гектора. Немая сцена.

Независимо от быстроты и точности острот 2-й Логики необходимо отметить в целом как характернейшую черту — большую скорость процессов, идущих в ее мозгу. Мгновенно из тайников памяти извлекается нужная информация, мгновенно и с полуслова усваивается, стремительно просчитываются варианты и рождаются гипотезы. Складывается впечатление, что по нейронам «ритора» импульс бежит быстрее, чем у остальных людей. Наблюдая вблизи работу 2-й Логики, невольно чувствуешь себя арифмометром, стоящим рядом с компьютером.

Единственный, пожалуй, недостаток 2-й Логики, являющийся продолжением ее достоинств, заключается в том, что мышление «ритора» скорее тяготеет к тактике, чем к стратегии, 2-я Логика и не стремится к чему-то долгосрочному, масштабному, законченному, ее больше интересует сиюминутная, близкая по целям интеллектуальная игра. Очень хорошо эту особенность 2-й Логики на примере Ленина описал Виктор Чернов: «Прежде всего, он мастер фехтования, а фехтовальщику нужно совсем немного способности к предвидению и совсем не нужны сложные идеи. Фактически ему не нужно слишком думать: следует сосредоточиться на каждом движении противника и управлять собственной реакцией со скоростью врожденного инстинкта для того, чтобы без малейшего промедления отвечать на каждое движение врага.

Интеллект Ленина был острым, но не широким, находчивым, но не творческим. Мастер оценки любой политической ситуации, он мгновенно осваивался в ней, быстро оценивал все ее новые повороты и проявлял недюжинную политическую сообразительность. Это совершенное и быстро срабатывающее политическое чутье резко контрастирует с абсолютно необоснованным и фантастическим характером всех исторических прогнозов, которые он делал на сколько-нибудь продолжительный срок, —любой программы, охватывающей нечто большее, чем сегодня и завтра».

Будучи тактиком, а не стратегом мысли, «ритор» и не стремится к обретению конечной истины, после чего, естественно, нужда в его быстром, подвижном уме должна просто отпасть. В этом смысле характерно одно признание Лессинга. Он писал: «Ценность человека определяется не обладанием истиной, подлинным или мнимым, но честным трудом, употребленным на то, чтобы достичь истины... Если бы Бог, заключив в свою правую руку истину, а в левую — вечное стремление к истине, но с тем, что я буду без конца заблуждаться, сказал мне: «Выбирай!» Я бы смиренно приник к Его левой руке, говоря: «Отче, дай! Чистая истина — она ведь для Тебя одного».

«Ритор» небольшой охотник до письменного изложения своих взглядов. И это понятно. Его страсть — живое общение, а не сражение с мертвым листом бумаги. Записывать за собой он предоставляет другим, как это делал Сократ, согласившись на запись Платона. Но что еще более отвращает 2-ю Логику от кабинетной работы — это невозможность ограничить себя какими-то рамками, найти начало и конец мысли. Мышление для «ритора» — прежде всего процесс, движение, поток, и попытка вырвать из него что-либо не более плодотворна, чем попытка вырезать кусок реки. Поэтому, если он и садится за стол, то делает это с большой неохотой, по какому-либо конкретному поводу, и рукопись его выглядит чем-то без начала и конца, фрагментом безбрежного, нескончаемого опуса.

Единственно, когда 2-я Логика охотно обращается к бумаге — это во время вынужденного одиночества. Именно будучи обреченной на молчание, она обращается к такому суррогату, как бумага, и обычно заводит дневник. Но сильно заблуждается тот, кто думает, что это дневник в обычном смысле этого слова, как тайный поверенный сокровенных дум. Ничего подобного. Это судовой журнал мысли, прямо предназначенный для постороннего чтения. Один мой знакомый после длительных отлучек не просто давал, а принуждал жену читать свой дневник-журнал.

Еще одна заметная и забавная черта характера 2-й Логики — страсть делать пометки в книгах, особенно библиотечных. Читая с карандашом, она обильно уснащает страницы чертами, восклицательными и вопросительными знаками, «NB» и т.д. Обычно феномен страсти к чирканью в книгах объясняется двояко: либо бескультурьем, либо желанием прочнее запечатлеть в памяти наиболее важные места. Но в действительности истоки этой страсти иные. Пометки в книгах — типичная для 2-й Логики форма общения, послание всем грядущим безымянным обладателям книги, попытка заочного обмена мнениями.

«СКЕПТИК» (3-Я ЛОГИКА)

В очередной раз выскажу ересь, но все-таки скажу: скептицизм — не философия вовсе, а психология. Звание «скептика» заслуживает любой обладатель 3-й Логики, независимо от уровня образования и степени философской подготовки. Было бы желание отрицать действенность и необходимость рационального начала в человеке — этого вполне достаточно, чтобы оказаться в стане скептиков.

Однако 3-я Логика не была бы Третьей функцией, если бы внутренне не раздваивалась и, наряду с яростным отрицанием разума, втайне ему не поклонялась. Поэт Александр Блок в письмах почти кликушествовал: «Я знаю любовь, знаю, что «ума» не будет, я не хочу его, бросаю его, забрасываю грязью, топчу ногами», — но в одной из анкет признавался: «Мое любимое качество — ум».

Типичная для Третьей функции любовь-ненависть у 3-й Логики оригинальна лишь тем, что обращена на умственную деятельность человека.

Обычный, бытовой «скептик» — это молчаливый, очень осторожный в посылках и выводах человек, с неприязнью и иронией относящийся к разного рода категоричным суждениям. Причем, молчание как некая форма существования у него превалирует. Одна обладательница 3-й Логики, будучи замужем за человеком с 4-й Логикой, как-то жаловалась мне: «Я ведь знаю, что умнее его, но хочу открыть рот и не могу.

Что-то мешает». Действительно, «скептик» почти всегда обречен на молчание, хотя оно в тягость ему более, чем кому-либо. Однако стоит «скептику» иной раз открыть рот, как тут же со стороны доносится:

«Помолчи, за умного сойдешь», — и он немеет, ловя ртом воздух.

Единственное средство для 3-й Логики обезопасить себя от подобных травм — это вообще выключить логику из сферы непосредственных контактов. Чего в глубине души очень не хочется и в условиях современного общества невозможно. Поэтому «скептику» остается лишь ограничиться минимальной самозащитой: бегством от наиболее острых вопросов, дискуссий, диспутов, — а главное, предотвращением попыток использования логики в конфликтных ситуациях. Фразы типа: «Обсуждать не будем!» «Хватит болтать!» — с которых обычно начинает конфликт 3-я Логика, преследуют именно эту цель. Такие требования редко бывают услышаны сварливыми оппонентами «скептика», но не пытаться обезопасить себя от ударов по больному месту он не может и потому на протяжении всего конфликта пытается перевести борьбу на другие функциональные уровни, или на худой конец притвориться глухим.

Испытывая почти панический страх перед острым, азартным спором, «скептик» в то же время, как никто, ценит неспешную, благожелательную, вольную беседу, в которой нет победителей и побежденных, а значит, нет и деления на умных и дураков (попасть в последние 3-я Логика боится более всего). Ценит она, прямо сказать, пустую болтовню, в которой процесс гораздо дороже результата.

Здесь-то обнаруживается, что мнимый молчальник на самом деле чудовищно многословен, что нет для него большей радости, чем тихо, почти шепотом, журчать и журчать, перебирая, подобно бусинкам четок, тему за темой.

Особенно удаются 3-й Логике две темы. Первая — классическая скептическая: о несостоятельности разума (сочинение Секста Эмпирика «Против логиков» можно считать эталонным в данной области). Может быть, и не соревнуясь с Секстом Эмпириком, каждый «скептик» вносит в это направление свой вклад очень изобретательно, а главное, логично доказывая бесполезность логики. Хотя еще древние оппоненты первых скептиков указывали, что бороться рассуждением против рассуждений — не очень-то корректно. Но в том и состоит двуликая изворотливость 3-й Логики: так отрицать ум, чтобы каждый мог сказать: «До чего же он умен!»

Еще одна тема или, лучше сказать, сфера, в которой легко дышится 3-й Логике — это граница между знанием и незнанием, та зыбкая полоса, где нет еще догматов, все только факты и фактики, гипотезы и мнения. Именно здесь в полную силу разворачивается талант 3-й Логики, великой мастерицы изощряться в многовариантности, строить изысканные парадоксы, плести умозрительные кружева, доводить всякое положение до абсурда. Предполагаю, что вопрос: «Сколько ангелов может усесться на конец иглы?» — выдумала именно 3-я Логика.

Сложность мысли вообще внутренне ближе 3-й Логике, чем простота. Это обстоятельство интересно тем, что в философии есть принцип, называемый «бритвой Оккама», согласно которому, из двух вариантов решения проблемы: сложного и простого — необходимо отсечь сложный вариант как наиболее непродуктивный и громоздкий. Так вот, обычное противопоставление Первой и Третьей функций находит свое воплощение и здесь. 1-я Логика, безусловно, принимает «бритву Оккама», 3-я Логика совершенно ее не приемлет и предпочитает сложное решение простому.

Гораздо больше осторожности, чем при анализе гипотез и мнений, проявляет 3-я Логика при анализе догм. В отличие от 2-й Логики, достаточно бесстрашной, чтобы пробовать на зуб даже общеупотребительные, расхожие истины, 3-я Логика не чувствует себя столь же сильной для открытого бунта против них, бунт ее скрыт, он — тягостное, мучительное, постепенное, по выражению великого «скептика» Канта, от-рясение с себя «догматического сна».

Характеризуя 3-ю Логику Черчилля, Ллойд Джордж писал: «Ум Черчилля представлял собой мощный механизм. Но в строении этого механизма, а, может быть, в материалах, из которых он был составлен, был какой-то непонятный недостаток, который мешал ему всегда действовать исправно. В чем было здесь дело, критики сказать не могли. Когда механизм работал неисправно, сама сила его приводила к катастрофе не только для него самого, но и для тех людей, с которыми он работал. Вот почему последние чувствовали себя нервно в совместной работе с ним.

По их мнению, в металле, из которого он был отлит, скрывался какой-то роковой изъян. Эту слабость выдвигали критики Черчилля в обоснование своего отказа от использования его больших способностей в данный момент. Они видели в нем не положительную величину, которую необходимо использовать в час опасности, а дополнительную опасность, которой следует остерегаться».

К сожалению, Ллойд Джордж лишь указывает на наличие в логике Черчилля какого-то изъяна, но, видимо, не в состоянии сформулировать, в чем этот изъян состоит. Мои попытки расспросить на этот счет обладателей 3-й Логики также были не слишком плодотворны. Ответы были кратки, и из них следовало, что особую сложность для них представляет формирование приоритетов, системность мышления («мысли расползаются, как раки»). Мышление 3-й Логики — некий лабиринт, в котором все пути одинаково приемлемы, а выхода нет.

Особая тема: отношение между собственно мышлением и речью. Ключом здесь может послужить фраза одного обладателя 3-й Логики:

«Я не могу думать и говорить одновременно». Изумительное по точности признание, 1-я Логика сначала думает, потом говорит, 2-я Логика в состоянии делать это одновременно. К тому же, к одномоментности мышления и речи стремится и 3-я Логика, но практика показывает, что для нее такая ситуация — идеал, а не реальность. Между интеллектуальным продуктом и его реализацией постоянно образуются зазоры, которые приходится заполнять всяким мусором, чтобы скрыть дефект. Поэтому одной из характерных примет 3-й Логики является изобилие в речи всякого рода сорных слов, междометий, мычаний и подобных им попыток выиграть время на обдумывание, при соблюдении видимости непрерывности речевого потока. Ставшее пародийным «Понимаешь!» Бориса Ельцина — чрезвычайно яркий пример такого рода уверток.

Подозреваю, что для значительной части обладателей 3-й Логики проблема заключается не столько в бессистемности мышления и связанных с ней сомнениях по части умственных способностей, сколько в скованности и неразвитости речевого аппарата. Поэтому в развитии речи, начиная с младенчества, вижу главное решение проблемы «скептицизма». Иначе последствия могут быть самыми печальными. Например, Александр Блок едва не умер с голоду во время гражданской войны, потому что паек давался писателям за лекции, а к лекционной работе, в силу врожденного «скептицизма», он оказывался не способен. Блок говорил своим коллегам: «Завидую вам всем: вы умеете говорить, читаете где-то там. А я не умею. Я могу только по написанному».

Представление о чувствах, переживаемых 3-й Логикой, когда она оказывается на кафедре, дают отрывки из одного письма к психиатру:

«Я преподаю в техническом вузе... Уже шестой месяц читаю курс лекции по своей специальности... «Читаю» — сказано неверно. Не читаю, а мучаюсь и мучаю слушателей... Выхожу к слушателям, как статуя командора. Все прекрасно и удивительно: язык не ворочается, в позвоночнике кол, на плечах тяжесть египетской пирамиды, а в мозгах — что там в мозгах, уже черт поймет. Дымовая завеса. Забываю половину материала, никакие конспекты не помогают».

Еще одним источником интеллектуальных сбоев у «скептика» является сам порядок функций, поставивший Логику вниз. Особенно затруднительна корректность мышления для 3-й Логики, потому что стоящие выше сильные функции просто ломают ее аппарат под себя. Мощное, необоримое «Я хочу!» 1-й Воли с легкостью превращает в клоуна «Я думаю!» 3-й Логики, и с этим ничего нельзя поделать.

Лермонтов писал: «Я люблю сомневаться во всем: это расположение не мешает решительности моего характера». О том же, к чему приводит сочетание «скептицизма» с решительностью характера можно судить на примерах двух таких известных «скептиков», как Наполеон и Гитлер. Они издевались над здравым смыслом не потому, что мало и плохо думали, а потому, что по 1-й Воле слишком верили в себя и в свое право владеть миром, чтобы прислушиваться к разумному лепету 3-й Логики. Их Воля, стоящая много выше Логики, просто исключала из круга обмозговываемых тем и фактов такие, какие находила для себя щекотливыми, и тем заведомо оглупляла делаемую крепким от природы умом работу. По сути, насилие, творимое над 3-й Логикой вышестоящей Волей, является тем, что принято называть «женской логикой», т.е. по определению одного остряка, является «неосознанным убеждением, что объективность может быть преодолена одним желанием». Действенность и безошибочность умственной работы зависит не только и столько от способности долго и связно мыслить, но и оттого, насколько честно мы думаем. Непорядочность глупа, глупость непорядочна — вот на что следует обратить внимание при всякой моральной и интеллектуальной оценке.

Если «скептик» обращается к политике, то его первым делом характеризуют стабильно натянутые отношения с прессой. В демократических системах политик-«скептик» обычно спасается от прессы бегством, как это делал президент Рейган. При тоталитарных режимах власти-

тель-«скептик» спасается от нее репрессиями. Пример — Наполеон, закрывший в один день 160 французских газет, наложивший тяжелую лапу цензуры на оставшиеся, и утверждавший, что иная газета стоит тысячи штыков. В этом высказывании великого полководца, как в капле воды, отразились то уважение и тот страх, которые постоянно испытывает 3-я Логика перед трудно дающимся ей словом.

Несколько наблюдений над не слишком значительными, но характерными чертами 3-й Логики.

Первое. Она — главный потребитель кроссвордов, логических задач и тестов. Вся эта интеллектуальная продукция — идеальный полигон, на котором 3-я Логика может без помех и риска серьезных травм проверить себя, выяснить, насколько объективно внутреннее ощущение своей умственной неполноценности. Хотя, на мой взгляд, кроссворды и тесты не способны дать подлинной картины состояния логического аппарата. Однако как психотерапевтическое средство они совершенно необходимы, вдохновляя и утешая большую армию «скептиков».

Второе, 3-я Логика, даже не будучи эмоциональной (т.е. с 4-й Эмоцией), все-таки склонна к мистицизму. Механизм такой склонности достаточно прозрачен. Врожденный скептицизм, обуславливающий неприязнь к рациональному началу, в поисках чего-либо альтернативного и позитивного автоматически заталкивает 3-ю Логику в стан мистицизма. Правда, обычно «скептический» мистицизм при 4-й Эмоции не бывает глубок и ограничивается склонностью к суевериям, в чем открыто признавались такие известные «скептики», как Рейган и Ельцин.

Третье. Если 3-я Логика работает в художественной сфере, то ей ближе других по духу такие течения, как экспрессионизм, дадаизм, сюрреализм и т.п. Секрет данной симпатии так же прост: «скептику» не могут не быть близки художественные направления, выпячивающие в себе иррациональные начала, эстетические концепции, противопоставляющие в творчестве бессознательное сознательному, ставящие второе много ниже первого.

«ШКОЛЯР» (4-Я ЛОГИКА)

Боюсь, что у читателя заранее, вольно или невольно, сложилось впечатление о 4-й Логике как о функции, заведомо умственно беспомощной и отсталой. Поэтому еще раз подчеркну — это совсем не так. Суть проблематики 4-й Логики заключается не в низком качестве ее функционирования, а в том, что индивидуум отводит Логике в своей внутренней иерархии ценностей последнее место. Вчитаемся в такие строки:

Не трудно было мне отвыкнуть от пиров, Где праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет.

Кто автор этих строк, где недвусмысленно высказано предпочтение Эмоции («сердцу») перед Логикой («умом»)? Автор — большая умница, непревзойденный, по свидетельствам современников, полемист — Александр Сергеевич Пушкин, у которого действительно 1-я Эмоция сочеталась с 4-й Логикой, что со всей ясностью и отразилось в приведенных строках.

На примере Пушкина легко увидеть одну из специфических черт 4-й Логики: сочетание качественной работы логического аппарата с полным безумием. Пушкин — блестящий полемист, проигрывал в карты всем, кто умел держать их в руках. Здесь нет ничего парадоксального. Полемический дар его открывался в безмятежной обстановке дружеского кружка. Тогда как крупная карточная игра сама по себе вела к дискомфорту, напряжению ситуации, при которых, по законам Четвертых функций, 4-я Логика Пушкина отключалась, и вся внутренняя энергетика сосредотачивалась в Эмоции — функции, стоящей первой в его внутренней иерархии. А результат игры в карты, опирающейся на эмоции, думаю, легко предсказать заранее. И так, в зависимости от ситуации, живет любой «школяр» — умница и глупец в одном лице.

Не отказывали в уме и русскому царю Николаю II люди, хорошо его знавшие. Но... Победоносцев считал его не терпящим «общих вопросов», способным оценить «значение факта лишь изолированного, без отношения к остальному, без связи с совокупностью других фактов, событий, течений, явлений». Сам царь говорил, «что он тяжко мучается, выбирая из всего слышанного нужное», «что ему тяжко приходится напрягать ум», и «он думает, что это усилие ума, если бы могло проходить в лошадь (когда он на ней сидит), то очень встревожило бы ее». Все так и есть. 4-й Логике трудно

дается самостоятельная умственная работа, вообще включение интеллекта без непосредственной и очевидной в том потребности. Мозг «школяра» прагматичен, вперед и вширь смотреть не любит и быстро плесневеет без толчков извне.

А так, по внешнему виду 4-я Логика почти не отличается от 2-й. Она также интеллектуально беспартийна; легко усваивает, принимает, воспроизводит, развивает любые взгляды: догматические, диалектические, скептические... 4-я Логика так же свободна и бесстрашна в своих посылках и выводах, как и 2-я. И отдадим должное, всеядность, сочетаемая с бесстрашием, — основной и очень весомый козырь в руках «школяра».

Быстро отличить 4-ю Логику от 2-й позволяют две вещи. Во-первых, идеология «школяра» совершенно оторвана от его жизни, и он никак не склонен следовать тому, что сам постулирует. Об одном из таких обладателей 4-й Логики Толстой писал: «Свияжский был один из тех, всегда удивительных для Левина людей, рассуждение которых, очень последовательное, хотя и никогда не самостоятельное, идет само по себе, а жизнь, чрезвычайно определенная и твердая в своем направлении, идет сама по себе, совершенно независимо, почти всегда вразрез рассуждениям».

Вторая примета 4-й Логики — врожденный скепсис. Однако не станем путать его с активным скепсисом 3-й Логики. «Школярский» скепсис беззуб, замечание Пастернака, что, мол, заниматься всю жизнь интеллектуальной деятельностью все равно, что всю жизнь питаться горчицей, — вот тот край, за который редко переходит «школяр» в своей критике рационализма. Скепсис 4-й Логики — не энергичное отрицание действенности интеллектуального начала в человеке, а простое равнодушие к нему. И в этом большая разница между скепсисом 3-й и скепсисом 4-й Логики. Потому что равнодушие 4-й Логики, еще недавно окрашенное скепсисом, завтра может окраситься догмой, а послезавтра еще чем-нибудь. В силу безразличия к интеллектуальным вопросам 4-я Логика легко захватывается, но ошибется тот, кто подумает, что захватил ее навсегда. Нет — до последующего собеседника. Об одном из таких «школяров» Лабрюйер писал: «Он с такой естественностью присваивает чужой ум, что сам же первый вдается в обман, чистосердечно полагая, будто высказывает собственное суждение или поясняет собственную мысль, хотя на деле он просто эхо того, с кем только что расстался». О том же очень самокритично писал Чехов: «Политического, религиозного и философского мировоззрения у меня нет; я меняю его ежемесячно...».

Одним словом, «школяр» — энергичный лишь по нужде, праздно любопытствующий, внутренне совершенно раскованный, интеллектуальный хамелеон. И здесь все его плюсы и минусы.

В утешение «школяру» необходимо добавить, что он — чемпион. Среди населения земли он численно превосходит все другие Логики. Нет ни страны, ни нации, где бы стоящая выше «школярской» Логика доминировала бы. Чисто гипотетически рассуждая, можно предположить, что в Греции V-IV вв. до Р.Х. и в Германии V1II-XIX вв., в пору расцвета их философий и наук, 4-я Логика была слегка потеснена. Но в другие времена и на других пространствах доминирование 4-й Логики было и есть безраздельно.

ДАНО МНЕ ТЕЛО...

О роли Физики в жизни человека, кажется, вряд ли стоит особо распространяться. Важность ее очевидна. Да и слишком уж она вся наружу, слишком на виду, чтобы предполагать в ней наличие скрытого от глаз подтекста. Все так. Но самое замечательное и достойное особого внимания, сточки зрения психе-йоги, заключается в том, что положение Физики на ступенях функциональной иерархии определяет много больше, чем просто состояние организма и его энергетики. На поверку оказывается, что место Физики в порядке функций индивидуума влияет на такие далекие от физиологии области, как право, экономика, эстетика, окраска мировоззрения и мироощущения и многое другое. Сразу обо всем не расскажешь, поэтому, поделив обладателей Физики на «собственников» (1-я Физика), «тружеников» (2-я Физика), «недотрог» (3-я Физика) и «лентяев» (4-я Физика), посмотрим, чем каждый из них замечателен.

«СОБСТВЕННИК» (1-Я ФИЗИКА)

В толпе «собственник» виден издалека, он — наиболее яркая и заметная фигура. Выделяется «собственник» прежде всего мощью и обилием форм, сочностью лепки лица. Обычно он красив, но даже если это не так, «собственника», как говорят, «много» (недаром Кречмер в своей типологии назвал его «атлетом»).

Сразу оговорюсь: все сказанное здесь и далее об облике Физик не является универсальным, обязательным для всех законом, но просто описанием преимущественного типа внешности. Не закон и могучая комплекция «собственника», мне попадались среди них довольно мелкие особи. Но все-таки рослые, дородные люди среди 1-й Физики преобладают. И это не случайно. Если читатель помнит, одной из главных примет Первой функции является избыточность, поэтому естественно, что у 1-й Физики избыточной должна быть плоть.

Впрочем, явным, зримым этот избыток становится не сразу. Внешне ребенок-собственник» никак от своих сверстников не отличается. Обычно он худощав, строен, длинноног. Первые внешние приметы 1-й Физики начинают проступать с началом процесса полового созревания: расширяются плечи и бедра, делаются плоскими ягодицы, крупнеют и обретают сочность черты лица, губы принимают необычайно сексуальную бантичную, поцелуйную форму.

К концу процесса полового созревания бурное цветение 1-й Физики достигает своего апогея. Девушки при тонкой талии обзаводятся крутыми бедрами в форме туза червей, пышными плечами и могучими крепкими грудями. Юноши делаются ширококостны, плечисты, мускулисты, волосаты. На теле «собственника» еще мало жира, кожа чиста и отличается яркостью пигментации, как говорят, «кровь с молоком». Густая, пышная шапка волос усиливает привлекательность образа.

К сожалению, буйство красоты 1-й Физики продолжается недолго: у женщин до первых родов, у мужчин до тридцати лет. После этого порога происходит резкая метаморфоза, впервые зримо являющая избыточность плоти «собственника». В одночасье на 20—30% возрастает вес, исчезает талия, выпячивается живот, тело начинает зарастать жиром.

Сперва повышенная полнота мало смущает 1-ю Физику, и даже наоборот, с появлением ее она становится как бы адекватна сама себе, потому что прежнее чисто психологическое ощущение избыточности своего телесного начала находит свое непосредственное физическое выражение. Беспокоиться «собственник» начинает лишь тогда, когда вес переваливает за некую положенную им самим «избыточную норму». Но запоздалая борьба с полнотой редко дает положительный результат, лень и привычка к обильной пище делает свое дело, все дальше деформируя облик 1-й Физики.

Рано и бурно расцветающая 1-я Физика вообще имеет свойство столь же рано и столь же бурно отцветать. Тело быстро покрывается складками, отвисают грудь и ягодицы. Утрачивают яркость, а потом темнеют кожные покровы. Глаза делаются несколько навыкате. Исчезает поцелуйный валик на верхней губе, нижняя губа начинает провисать и выворачиваться наружу в углах рта. В волосах рано проступает седина, а у мужчин часто того хуже, на свет Божий объявляется стремительно разрастающаяся лысина.

Раньше других 1-ю Физику подстерегают климакс и импотенция. Внезапно набрасываются болезни, прежде всего атакующие суставы и сердечно-сосудистую систему. Источник этих болезней запрограммирован в самой природе и психологии 1-й Физики: избыточный вес, страсть к комфорту, излишествам, лени. Смерть «собственник» чаще всего принимает в результате поражений сердечно-сосудистой системы. Такова вкратце внешняя, телесная история 1-й Физики. Если о мощи и обилии телесных форм в применении к 1-й Физике не всегда можно говорить как об универсальном начале, то особенности ее пластики воистину универсальны. «Собственник», если никуда не спешит, выступает, говоря по-русски, «словно пава», а по-индийски — «походкой слонихи». Расправив плечи, выпятив живот, раздвинув носки и слегка подшаркивая, движется по улице с ленивой грацией 1-я Физика. Собственно, она не столько движется, сколько как бы перетекает из одной красивой позы в другую. Вообще, статика где-то внутренне ближе «собственнику», чем динамика. Он часами может пребывать в одной и той же позе, не испытывая при этом заметных неудобств.

Еще с античных времен, со статуй Фидия и Праксителя, утвердилась 1-я Физика и формой, и пропорциями как эталон человеческой красоты. Не берусь судить, насколько такой эталон действительно объективен, отмечу только, что 1-я Физика привлекла внимание художника еще в тот момент, когда он впервые взял в руки кисть и глину, и самые ранние изображения человека, что дошли до нас с первобытных времен, показывают, как правило, знакомые избыточные, аппетитные формы «собственника».

Древним художникам, имевшим, может быть, не слишком изысканный, но по-своему здоровый вкус, нельзя отказать в известной логике, когда они избирали 1-ю Физику своей моделью. Глаз, видя только внешнюю, физическую сторону предмета, невольно стремится к тому, что наиболее полно этот предмет выражает и, желательно, с избытком. А облик 1-й Физики как нельзя лучше отвечает данным требованиям, в избытке являя внешнюю сторону человека. Здесь, считаю, главная причина заметного ее влияния на формирование антропологического эстетического идеала.

Сейчас художественный вкус изменился, сделался тоньше, и изображения нагой 1-й Физики переместились в такие мало престижные сферы, как китч и порнография. Однако не уменьшилось число их ценителей, рекрутируемых прежде всего из среды самих «собственников». Редко даже у глубокого старика с 1-й Физикой не припрятана где-нибудь карточка голой девицы с необъятным задом и арбузными грудями. И это понятно. Разглядывая такую карточку, «собственник» не столько соблазняется, сколько отождествляется, лицезрея на ней молодое, родственное себе и телом, и духом существо.

Разумеется, интерес к внешности начинается у 1-й Физики с себя и сопровождает ее на всем протяжении жизни, до гроба. Зная, что составляет наиболее эффектную сторону его натуры, «собственник» до конца дней с полной отдачей занимается своей внешностью: обнажая все, что можно обнажить (иногда доходя в этом стремлении до эксгибиционизма), подчеркивая покроем одежды то, что обнажить нельзя, злоупотребляя самыми яркими красками макияжа и самыми терпкими духами. И не будем за это слишком строги к 1-й Физике — бессознательная демонстрация избыточности Первой функции свойственна всем — разница лишь в том, какая она.

Забота о своей внешности, вместе с тем, не мешает «собственнику» отличаться большой неряшливостью и пренебрегать гигиеной, особенно в быту. И такое раздвоение вполне объяснимо, потому что забота о своем теле у 1-й Физики соседствует с абсолютной уверенностью в самодостаточности и чрезвычайной добротности своего физического начала, не требующего в домашней обстановке каких-либо прикрас. «И так — хороша!» — с ленцой подумывает 1-я Физика, когда дело доходит до мыла и расчески, и, запахнувшись в засаленный халат, укладывается на хронически неприбранную кровать.

Еще одна причина, влекущая к 1-й Физике и художника, и нас, простых смертных, носит умозрительный характер и на поверку оказывается чистым заблуждением. Дело в том, что могучие чресла мужчин с 1-й Физикой, крутые бедра и полные груди женщин ассоциируются у стороннего наблюдателя со способностью к обильному плодородию (вещи, и по сию пору не утратившей свое значение). Однако здесь ошибка. Нет, мужчинам-«собственникам» делать детей труда не составляет, а женщины-«собственницы» переносят роды легче, чем кто-либо. Дело не в физиологии, а в отсутствии у 1 -и Физики внутренней психологической установки на обильное плодоношение. У «собственника» слабо развито чадолюбие, и, если на то бывает его воля, он обходится одним ребенком.

Объясняется этот парадокс результативностью 1-й Физики. Стремясь более к результату, чем к процессу, «собственник» и свое размножение подчиняет данному принципу: один ребенок— это уже результат, результат, раз и навсегда удостоверяющий полноценность 1-й Физики по части воспроизводства. А тиражировать один и тот же результат, ничего, в сущности, не прибавляя к предыдущему, есть ли резон? Такая или почти такая схема прокручивается в подсознании 1-й Физики, когда встает вопрос о втором ребенке.

Не обходится без результативности психических установок и тогда, когда мужчина-«собственник» вдруг обнаруживает, что он импотент. Вообще у ранней импотенции 1-й Физики две причины: одна — психофизиологическая, другая — чисто психологическая. Первая причина заключается в том, что склонность к излишествам и комфорту у 1-й Физики рано начинает старить сердечно-сосудистую систему. Заплывает жиром сердце, стенки сосудов обрастают солями и шлаками. А так как мужская потенция целиком зависит от работы сердечно-сосудистой системы, то преждевременное ее увядание у 1-й Физики предсказать нетрудно. Спасти положение, на мой взгляд, может только лечебное голодание, но именно этот вид лечения менее всего приемлет «собственник», сама мысль о временном отказе от пищи повергает его в шок.

Кроме того, импотенция, если она наступает после сорока лет, мало смущает 1-ю Физику. И здесь вторая — психологическая — причина. Ценя в сексе не столько процесс, сколько результат, он и к проблеме потенции относится соответствующе. Пока организм и опыт позволяют поднимать сексуальную планку все выше и выше — «собственник» азартнейший из любовников. Но после того как пик оказывается пройденным, и планка сама, без спроса, начинает сползать вниз — секс утрачивает для «собственника» его спортивную прелесть, а вслед за ней исчезает и интерес как таковой. Пора наивысших результатов прошла, так стоит ли стараться дальше? — задумывается 1-я Физика и тем невольно ускоряет процесс отключения своей перистальтики. Как писал гамбургский сексопатолог Фридрих Кох: «К тому, кто воспринимает секс как «спорт высших достижений», и упадок приходит раньше».

Результативностью обусловлены и некоторые другие специфические черты интимной жизни 1-й Физики. Думаю, излишне говорить, что секс ее могуч и обилен. Однако необходимо предупредить, что для партнеров с прецессионными Физиками он противопоказан. Потому что секс «собственника» грубоват, механистичен, экономен, деловит, однообразен, нацелен на скорейшее достижение результата (оргазма) и почти равнодушен к тому, что предшествует или следует за этой вершиной наслаждения. По аналогии с деятельностью любой Первой функции присущи эгоизм, спортивность, дух насилия и соперничества (недаром император Домициан называл секс «постельной борьбой»).

Любовное действо 1-й Физики всегда монологично. Даже когда партнеру удается убедить «собственника» думать не только о своем удовольствии, но как-то реагировать на запросы противоположной стороны, он остается верен монологовой форме близости. Разница в том, что к формуле «я беру», добавляется «я даю», но неизменной остается доминанта «я»; эротика не мыслима для 1-й Физики в таких категориях, как «мы», «диалог», «сотворчество».

Грубоватость, как уже говорилось, также непременная спутница Первой функции и, следовательно, 1-й Физики. У последней она выражается в малой восприимчивости, толстокожести органов чувств (слуха, осязания, обоняния и т.д.) «Собственник» — сенсорный бегемот. И это обстоятельство также по-своему отражается на интимной жизни. Во-первых, поверхность тела 1-й Физики бедна и площадью, и числом эрогенных зон, что, конечно, не добавляет азарта ни самому «собственнику», ни его партнерам, плодит любовную лень, сонливость и холод.

Второе — женщины с 1-й Физикой, особенно бездетные, зачастую не ведают, что такое оргазм. И, видимо, большую часть женщин, что, по данным сексологии, страдает аноргазмией, составляют именно «собственницы». Причина названа выше — толстокожесть 1-й Физики.

Хотя положение, думаю, не безнадежно. Софья Андреевна Толстая, например, судя по ее дневникам, начала испытывать оргазм только когда ей перевалило за тридцать. И не муж, уверен, тому был причиной, хотя с Толстым по части любовного пыла мало кто мог сравниться. Вероятней всего, довели Толстую до оргазма частые роды и кормление грудью, которые в конце концов достаточно истончили ее телесное восприятие, чтобы добиться предельного сокращения так называемой «оргастической манжетки», от которой, по словам медиков, и наступает оргазм у женщин.

Третье — толстокожесть избавляет «собственника» от физиологической ревности. Здесь ключевым словом является слово «физиологической», потому что, вопреки расхожему мнению, ревность — сложное, многоликое чувство, и измена отнюдь не всегда воспринимается как удар именно по Физике, а может, в зависимости от психотипа, вообще как удар не восприниматься. Так вот, в силу толстокожести, «собственник» физиологически не ревнив, знание о том, что кто-то еще пользуется ласками его постоянного партнера, не ведет к физиологическому отторжению, чувству брезгливости, ощущению невозможности продолжения интимной близости. В случае измены, если что и волнует «собственника» с точки зрения Физики, так это вопрос сексуального превосходства над соперником и право первенства в обладании, т.е. он готов смириться с тем, что по его интимной дорожке бежит еще кто-то, лишь бы тот бежал сзади.

Сказать по правде, и самого «собственника» нельзя отнести к образцам верности. Однако было бы не очень правильно, в силу специфического отношения к измене, приписывать 1 -и Физике некий природный аморализм. Природа сексуальности «собственника» такова, что он изменяет, как бы не изменяя. Изменить можно устоявшемуся диалогу, что касается интимного монолога 1-й Физики, то он заведомо исключает диалог, а значит и измену. Секс «собственника» — дело не двух, а его одного, поэтому, сколько бы ни было партнеров, главное — измены себе, любимому, не происходит.

Сенсорная бегсмотность сильно влияет на вкусы 1-й Физики. О вкусах, говорят, нс спорят, часто и правильно говорят, но спорят при этом беспрестанно. Однако по большому счету реально существует три основных вида вкуса, действительно практически непримиримых, различия между которыми обусловлены положением Физики на первых трех ступенях функциональной иерархии. Поэтому дальнейшее упоминание дурновкусия 1-й Физики не следует понимать буквально. Просто не она, а две Физики, стоящие ниже, выступают сегодня в качестве законодателей мод. Здесь — основной источник как субъективизма оценок вообще, так и деления на плохой и хороший вкус в частности.

Что касается непосредственно вкусов 1-й Физики, то в силу своей сенсорной толстокожести она любит яркие, бьющие по глазам цвета, но плохо отличает полутона и оттенки. Имеет пристрастие к грубой, тяжелой, острой пище. Неважно у 1-й Физики со слухом. Не скажу, что ей обязательно медведь на ухо наступил, но она явно отдает предпочтение максимально громкому и простому звуку. Ее влекут терпкие, бьющие в нос запахи, потому что иных, более тонких, 1-я Физика просто не ощущает.

Пристрастие к определенному сорту одежды делает фигуру «собственника» заметной издалека. Он любит дорогие, броские ткани и меха, пышный, подчеркивающий и без того мощные формы силуэт. Он не знает меры в отделке платья, будь она по-настоящему дорогая или мишурная: брошь — так уж с кулак величиной, цепочка или перстень — так уж толщиной в палец... Кратко живописуя, можно сказать, что стиль в одежде 1-й Физики близок (только, прошу, без обид) к стилю американских мафиози, какими их принято изображать в старых голливудских кинолентах.

Признаем, вкус «собственника» грубоват. Но дело не безнадежно. Серьезные занятия способны развить и утончить вкус «собственника». На свете множество оперных певцов с 1-й Физикой, обостривших долгими занятия свой слух (Шаляпин), много художников с 1-й Физикой, прекрасно различающих оттенки цветов (Микеланджело), Дюма-отец, несмотря на свою 1 -ю Физику, признавался знатоками кулинарии утонченнейшим гурманом. Так что, хотя проблема дурновкусия у «собственника» действительно не надумана, она разрешима, нужно лишь приложить усилия.

Угадать в ребенке «собственника» можно довольно рано. Если в детском саду или дворовой песочнице ребенок, у которого сосед утащил игрушку, молча, без всяких предварительных переговоров врезает обидчику по уху, то родителей можно поздравить: у их ребенка 1-я Физика.

Объясняется механизм такого прогноза очень просто. Первая функция в конфликтах — главное и первым обнажаемое оружие. Поэтому естественно, что у «собственника» в случае столкновения первый импульс — попытаться воздействовать на события силовыми методами. Особенно часто к ним прибегают дети, так как они, еще не ведая об общественном табу на насилие, не считают нужным сдерживать свой первый и вполне естественный порыв.

Со временем воспитание обычно смиряет такие порывы, и ребенок с 1-й Физикой чаще просто компенсирует их, имитируя нападение или только сжимая кулаки. Последний вариант как рефлекс сохраняется у «собственника» до конца дней.

Отношение к насилию в качестве лакмусовой бумажки при определении положения Физики на ступенях функциональной иерархии хорошо лишь для детской поры. Позднее оно становится объектом пристального внимания такой нешуточной сферы, как уголовное право, под чьей защитой как раз и находится физический пласт жизни.

Поэтому никого не хочу пугать: ни самого «собственника», ни его окружающих — но обладатель 1-й Физики относится к наиболее криминогенной категории граждан. Из сказанного не следует, что остальные Физики заведомо чисты перед законом, а по «собственнику» с колыбели плачет тюрьма. Отнюдь. Многое в судьбе «собственника» зависит от порядка остальных функций, воспитания, эффективности работы правоохранительных органов, экономической модели общества и многого другого. И все-таки тезис о повышенной криминогенности 1-й Физики остается в силе. Потому что только у нее при возникновении проблемы бессознательный импульс мгновенно провоцирует соблазн решать ее посредством противоправных действий. И не всегда внешние и внутренние тормоза оказываются достаточно сильны, чтобы такой соблазн преодолеть.

Импульсивная склонность к насилию хорошо видна на одном безобидном примере из жизни обоих Дюма. Однажды, когда Дюма-отец сидел за работой, маленький Дюма-сын невольно прервал ее своим громким плачем; реакция Дюма-отца была вполне в духе 1-й Физики — он молча взял сына за шиворот и бросил на кровать. Конечно, данный поступок писателя суду не подлежал, но он — хорошая иллюстрация к тезису об импульсивной склонности 1-й Физики к насилию. На импульсивность этой склонности указывает еще менее красивый эпизод из жизни Александра 1. Один современник царя так описывал парад гвардии после возвращения из похода: «Наконец показался император, предводительствующий гвардейской дивизией, на славном рыжем коне, с обнаженной шпагой, которую он уже готов был опустить перед императрицей... Мы им любовались. Но в самую эту минуту почти перед его лошадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя. Я невольно вспомнил о кошке, обращенной в красавицу, которая, однако же, не могла видеть мышь, не бросившись на нее».

Прежде уже говорилось о жестокости и эгоизме Первой функции. Оба эти качества, что греха таить, в полной мере присущи 1-й Физике. Ей легче, чем кому-либо, убить, изнасиловать, ограбить, украсть. Но «легче», конечно, не значит — совершить подобное. Огромное большинство «собственников» законопослушно и не представляет опасности для окружающих. Больше того, хочется низко поклониться и искренне посочувствовать законопослушным «собственникам» за их едва ли не ежедневный подвиг преодоления себя, за хроническое насилие над самой мощной стороной своей натуры. Согласитесь, без большой надежды на успех настаивать, убеждать, просить, там, где все, кажется, просто, легко и быстро решается одним ударом кулака — разве не мука?

«Собственник» — первая жертва всякого рода финансовых афер, лотерей, азартных игр и т.д. Он чудовищно азартный игрок, и перспектива мгновенного, не требующего усилий обогащения имеет над ним почти волшебную силу. Соблазн чудесной накачки карманных мускулов превалирует у «собственника» над всеми доводами рассудка, что понятно, так как у него Физика по определению доминирует над Логикой, равно как и над всеми другими функциями. Разумеется, в зависимости от степени доверия к Логике, включенность «собственника» в проекты финансовых миражей бывает различна. Но, если при 1-й Физике Логика является 4-й, то пример Бальзака, всю жизнь проносившегося с фантастическими проектами мгновенного чудовищного обогащения, окажется еще не самым курьезным.

Обычно не принимая слишком близко к сердцу чужие боли и беды, «собственник», как никто, остро переживает собственные имущественные и физические потери. Даже незначительные удары по Физике — опоре его личности — воспринимаются им зачастую едва ли не как гибель вселенной. Думаю, массовые самоубийства во время биржевых крахов совершаются по большей части именно 1 -и Физикой. Во всяком случае, остальные Физики с меньшей серьезностью относятся к деньгам.

Что говорить о крахах на бирже? Даже легкая простуда размазывает «собственника» по стене, доводит порой до истерики. Со стороны и на взгляд других Физик, такая повышенная реакция на простое недомогание — театр, игра, провокация с целью вызвать жалость. Но в действительности это не так. Обнаружение слабости, дефекта у самой сильной и лучшей стороны своей натуры — для любого человека трагедия. В случае с «собственником» такой стороной является Физика, и потому так естественны его чрезмерные для постороннего взгляда переживания по поводу легких недомоганий.

Здесь хочется вновь выразить «собственнику» свое самое искреннее и горячее сочувствие. Ведь именно Физика, как никакая другая функция, подвержена ударам быстротекущего времени. Вариантов нет. Годы могут прибавить ума, сохранить в целости силу духа и свежесть чувств, но не было случая, чтобы они прибавили или сохранили кому-то молодость, красоту, силу, здоровье. Поэтому практически неизбежна для «собственника» связанная с разрушением его опоры трагическая эволюция от оптимиста и весельчака к раздражительному, мрачному, апо-калиптически взирающему на мир существу. Пример Чехова здесь достаточно нагляден. Под грузом старения и разрастающегося туберкулезного процесса он быстро прошел путь от брызжущего весельем Антоши Чехонте до классического певца сумерек и тоски; не будь тормоза 3-й Эмоции, мешавшего Чехову свободно выкричать наполнявший его ужас, пьесы Чехова сравнились бы по тону с самыми мрачными шекспировскими трагедиями.

1-я Физика, как бы помягче выразиться, несколько прижимиста. Насколько далеко может зайти ее скупость в каждом отдельном случае, судить не берусь. Здесь нет нормы, разлет огромен: от едва заметной расчетливости до жадности поистине патологической. Во всяком случае, любой «собственник» — законченный материалист, лучше, чем кто-либо, знающий свою выгоду и цену денег. Знаменитая фраза президента Рейгана по поводу программы бесплатных школьных завтраков — «бесплатных завтраков не бывает» — идеально выражает характерный для 1-й Физики трезвый, сугубо прагматичный взгляд на проблему материальной взаимопомощи.

Хотя «собственник» скуповат, он не из тех, кто готов бесконечно трудиться над пополнением своих сундуков. Личное экономическое кредо 1-й Физики можно сформулировать так: главная цель — достичь 120—130% от уровня благосостояния той социальной группы, к которой принадлежишь. То есть, жить 1-я Физика хочет несколько лучше окружающих, процент же имущественного избытка должен соответствовать проценту самоощущения своего физического избытка. Но дальше — стоп. Достигнув адекватного внутреннему ощущению внешнего результата, 1-я Физика утоляет тем самым жажду стяжания и охотно переключает высвободившееся время и силы на реализацию прецессионных функций, так что «собственник», не будучи ни аскетом, ни альтруистом, в то же время имеет отнюдь не бесконечные, а достаточно ясно очерченные границы материальных запросов.

Позволю себе в этой связи небольшой совет родителям детей с 1-й Физикой. Если вы хотите видеть вашего ребенка гармонично развитым, постарайтесь сделать так, чтобы он чувствовал себя несколько более обеспеченным, нежели его сверстники. Ребенку мало надо, а эффект от такой подкормки может быть огромным. Сытый ребенок, получив адекватный себе имущественный результат, быстрее и охотнее переключится на занятия во внематериальных сферах. На детях, считаю, вообще не следует экономить. А в случае с 1-й Физикой такая экономия просто опасна, материальный голод напрочь заглушит в ребенке все другие потребности и, не исключено, доведет до правонарушений.

Великолепный пример раннего решения проблем воспитания 1-й Физики — детство Гёте. Поэт прекрасно сознавал свою зависимость от уровня достатка и как-то полушутя заметил, что родись он в Англии, то не родился бы без годового дохода в 6000 фунтов. Хотя самому Гёте грех было жаловаться — он родился в одной из самых богатых франкфуртских семей. Но удача Гёте заключалась не в этом, а в том, что родители не жалели на него денег. Почувствовав себя достаточно обеспеченным, мальчик обратился к освоению всякого рода книжных премудростей, в том числе связанных с мучительной для него Логикой, со временем заметно преуспел в них и стал не просто большим немецким поэтом, ученым, администратором, но, прежде всего, эталоном гармоничной личности.

Сугубый индивидуалист в быту, «собственник» остается таким и в своем отношении к экономической модели общества. Если воспользоваться привычными терминами политической экономии, «собственник» — прирожденный «либерал». Он безусловный сторонник частной собственности и небольшой охотник до поощрения всякого рода социальных программ. Когда генерал Пиночет избрал своим девизом слова «Чили — страна собственников, а не пролетариев», он тем самым выразил не столько привитые ему воззрения на экономику, сколько личные ощущения должного в экономике. И именно эти ощущения в период правления Пиночета были успешно спроецированы на хозяйственный механизм страны.

Даже когда 1-я Физика становится у руля государства со строем, заведомо не допускающим частную инициативу и «социальную несправедливость», она остается самой собой. Разница в том, что в этом случае забота о малоимущем слое населения превращается в чистую демагогию, а поощрение частной инициативы подменяется более чем снисходительным отношением к воровству (Брежнев).

Уж коль речь зашла о политическом лице 1-й Физики, то необходимо сказать, что «собственник» еще и прирожденный «ястреб», что станет вполне понятным, если учесть его психофизические свойства. Только для «собственника» естественно отдавать предпочтение силовым методам перед всеми другими при решении возникающих политических проблем. А кроме того, только 1-я Физика целиком отождествляет мощь страны с объемом ее военных мускулов, накачанных, по возможности, с избытком.

В свете сказанного, думаю, читателю станет понятна запрограммированность заочной милитаристской дуэли между Рейганом и Брежневым. Поскольку у обоих политиков была 1 -я Физика, то гонка вооружений в период их правления фатально предопределялась.

Когда же Рейгана на посту президента сменил Буш, то, при отсутствии формальных перемен (Рейгана сменил однопартиец и вице-президент), произошла кардинальная смена приоритетов. Буш, с его 1-й Логикой, отождествил мощь государства уже не с объемом вооружений, а с уровнем образования и произвел соответствующие исправления в правительственных программах. Так что, и в политике, при тождестве остальных слагаемых, различие в порядке функций ее деятелей заведомо предопределяет смену средств и ориентиров.

«Собственник» — из тех, кто, как сказал Гёте устами Фауста, «к делу лишь относится всерьез». Поэтому еще одна заметная с детства примета 1-й Физики — безотчетная, но явная тяга к рукоделию, к предметным занятиям. Ребенок-«собственник» стремится все попробовать, пропустить через свои руки разные, прежде всего домашние, ремесла. Легко схватывая суть дела, он быстрыми уверенными движениями достаточно рано начинает воспроизводить даже сравнительно сложные операции. Одним словом, у 1-й Физики с детства нет ни страха, ни проблем, связанных с ремеслами и механикой.

Вместе с тем, «собственника» нельзя назвать «трудоголиком», азартным работником, испытывающим удовольствие от работы как таковой, независимо от результата. Процессионность труда претит 1-й Физике— она экономна, расчетлива и не торопится надрываться ради туманных целей или неадекватного воздаяния.

Небольшой, но выразительной чертой производственной психологии 1-й Физики можно считать то, что ей не противопоказан конвейер. Она справляется с работой на конвейере без внутреннего противостояния и напряжения: он дает быстрый зримый результат, столь нужный 1-й Физике, а однообразие труда ей не в тягость — лишь бы платили (еще один результат).

Естественно, что спорт входит в число основных занятий и интересов 1-й Физики. Ведь именно спорт, как кажется, в наиболее чистом виде реализует физическое начало. И тот, в ком оно сильно, не может не попробовать испытать себя на этом поприще.

Однако «собственник» принимает спорт не безусловно, и не целиком, а под своим, определенным положением Физики, углом зрения, с определенными симпатиями и предпочтениями. Внутренне ближе всего 1-й Физике бодибилдинг. Очевидная ориентация бодибилдинга на спор — кто обильнее и рельефнее продемонстрирует избыточность плоти — чрезвычайно импонирует испытывающему те же психические ощущения «собственнику».

Любит 1-я Физика и спортивные единоборства, в которых ее привлекает характерный для единоборств уклон не столько на процесс борьбы, сколько на столь дорогой его сердцу результат. Несколько менее симпатизирует «собственник» коллективным играм и не всякое место в них находит для себя удобным. Собственно, в своей тарелке он чувствует себя только на первой линии нападения, потому что в коллективной игре место нападающего — единственное, где страсть «собственника» к результативности может быть вполне удовлетворена.

Хотя кажется, что спорт специально создан для 1-й Физики, ей на данной стезе не всегда сопутствует успех. И на то есть веские внутренние причины. Во-первых, у «собственника» довольно слабо развита реакция, и складывается впечатление, что по мышцам 1-й Физики импульс бежит несколько медленнее, чем у других Физик. Поэтому, как ни привлекательны, скажем, для «собственника» фехтование или настольный теннис, больших удач ему здесь ждать не приходится, Во-вторых, неудачи в спорте 1-й Физики обусловлены запоздалостью и недолгосрочностью того, что я для себя называю «динамическим прогнозом». Коротко говоря, динамический прогноз — это предсказание последствий того или иного движения в определенной среде и при определенных правилах.

Для ясности приведу как пример картину движения человека в уличной толпе. Попав в нее, человек, судя со стороны, движется свободно и бездумно, но в действительности это не так. На всем протяжении пути, от отправной точки до конечной, пешеход, чтобы не сталкиваться с другими и в то же время не превращать свое движение в бесконечное блуждание, занят бессознательным прогнозом оптимального маршрута, где, кроме собственных данных, учитываются габариты, скорость и направление движения окружающих, а также неписаное, но существующее для пешеходов в любой стране правило преимущественной стороны движения. Одним словом, в подсознании человека постоянно и с учетом всех условий складывается несколько гипотетических карт ситуации на шаг, на два, на три вперед. Таким образом, даже столь простое действие, как движение в толпе, контролируется внутренним компьютером, занятым динамическим прогнозом, и, судя по случающимся в данной ситуации столкновениям и заминкам, прогноз этого компьютера, в зависимости от положения Физики на ступенях функциональной иерархии, может быть разным и достаточно далеким от идеала.

Что касается зависимости динамического прогноза от порядка функций, то попытаюсь объяснить механизм ее на другом примере, который может стать при случае хорошим бытовым тестом на Физику. Речь идет о таком простом действии, как наливание жидкости в сосуд. Так вот, 3-я Физика обычно недоливает, потому что ее прогноз из осторожности и неуверенности в себе опережает действие, 2-я Физика, по обыкновению Вторых функции, нормативна, прогноз адекватен движению, поэтому уровень жидкости, налитой ею, всегда соответствует ограничительной риске, 1-я же Физика зачастую переливает через край, так как ее прогноз беспечен и запаздывает в сравнении с действием.

Теперь, когда читателю ясен смысл термина «динамический прогноз», ему не составляет труда догадаться, почему запоздалость и краткосрочность прогноза отрицательно сказывается на спортивной карьере «собственника»: игра на перехват, на опережение, точный пас трудны для него, как ни для кого другого.

Однако последствия ошибок динамического прогноза у 1-й Физики гораздо серьезнее простых неудач в спорте. Дело в том, что сенсорная бегемотность «собственника» изначала не способствует объективному восприятию внешней среды, в том числе и связанных с нею опасностей. А сочетание ее с запоздалостью динамического прогноза, вообще делает 1-ю Физику постоянным пациентом больниц и травмпунктов. Она как бы самой судьбой оказывается предназначенной к тому, чтобы получать и наносить травмы.

Складывается впечатление, что у «собственника» механизм динамического прогноза, не сказать, склонен ошибаться, а просто по большей части находится в отключенном состоянии. Довелось мне наблюдать такую сцену. Один мой хороший знакомый с 1-й Физикой как-то взялся выдергивать кусок арматуры из кучи строительного мусора для своих хозяйственных нужд. Арматура не поддавалась, мой знакомый, раздражаясь, наращивал усилия и, глядя на него, чем дальше, тем больше, я, сторонний зритель, проникался ожиданием беды. Мой знакомый дергал, не оглядываясь и явно не задумываясь над тем, где окажется его локоть, если арматура вдруг поддастся, т.е. динамический прогноз вовсе отсутствовал. Кончилось это, конечно, тем, чем должно было кончиться: арматура внезапно поддалась, и локоть со всего размаха врезался в сложенную позади каменную кладку.

Если помножить все эти пугающие обстоятельства на вполне естественную для «собственника» страсть к приобретению всякого рода небезопасных механизмов и машин (автомобилей — например), то суицидно-травматический фон, на котором протекает жизнь 1-й Физики, проявится еще более отчетливо.

«ТРУЖЕНИК» (2-Я ФИЗИКА)

Начнем с внешнего вида «труженика». В детстве ребенок со 2-й Физикой почти не выделяется внешне из среды своих сверстников. Единственная довольно твердая примета «труженика» в этот период — круглая, луноподобная форма лица. Бог ведает, как получилось и что скажет по этому поводу наука, но 2-я Физика преимущественно «брахицефаль-на» (короткоголова), тогда как остальные Физики преимущественно «долихоцефальны» (длинноголовы). Так что, по круглому, широкому лицу 2-я Физика узнается издалека и в любом возрасте.

Наступление половой зрелости мало что добавляет к облику «труженика». У девушек вырастают небольшие, крепкие, богатые молоком груди. Очень увеличиваются в объеме ягодицы (складывается впечатление, что с наступлением половой зрелости процесс роста и распределения мышечной массы таза 1-й и 2-й Физик протекает однобоко и разнонаправленно: у 1-й Физики при плоских ягодицах растут бедра, у 2-й Физики при сохранении узости бедер растут ягодицы).

Женщины до родов, мужчины до тридцати лет обычно сохраняют худобу и стройность. Тем разительнее бывает метаморфоза, происходящая со 2-й Физикой после того: исчезает талия, и образовавшаяся прямая линия от бедер до плеч придает короткому, как выясняется, торсу почти квадратную форму; исчезает лодыжка, и нога как бы основательней и тверже становится на землю. Короткопалой делается кисть руки, являя собой сочетание широкой квадратной ладони с короткими, пухлыми, быстрыми пальцами.

Круг — вот та форма, что доминирует в облике 2-й Физики. И именно формой круга воспользовался Толстой, описывая Платона Каратаева:

«...вся фигура Платона... была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглы; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые».

После тридцати лет у «труженика» неведомо как укорачиваются, или, может быть, начинают выглядеть короче, шея и ноги. Весь силуэт его как бы сжимается и плотнеет, придавая облику крепкий, здоровый, приземленный и компактный вид (недаром Кречмер в своей классификации называл 2-ю Физику «пикником» — «плотным»).

Эволюцию внешности 2-й Физики наглядно можно проследить на эволюции внешнего облика Наполеона: в молодости он даже откровенно бравировал своей стройностью и худобой; что же в конце концов из него получилось — видно на портретах Наполеона императорской поры. Как выглядит женская версия 2-й Физики после родов, можно представить себе, глядя на нагие изображения второй жены Рубенса — Елены Фроумен, Венеры Каллипиги, «Помоны» Майоля.

В целом облик 2-й Физики можно описать так: лицо ее не бывает ни слишком уродливым, ни слишком красивым. Простое, широкое, круглое лицо с небольшим, коротким, обычно прямым носом. Рост — чаще ниже среднего, рослые люди — редкость. Волосы не отличаются особой фактурностью и густотой, а у мужчин случается ранняя лысина. Фигура плечиста, широкогруда, задаста. В пропорциях преобладает ориентация на широту, квадратность, собранность, устойчивость, поэтому, если исходить из сложившихся канонов красоты (о происхождении которых говорилось в разделе, посвященном 1-й Физике), красивыми пропорции «труженика» не назовешь. Хотя это обстоятельство совершенно не волнует мужчин и мало беспокоит женщин со 2-й Физикой.

Добавлю, в описанном выше виде 2-я Физика после тридцати лет как бы консервируется и без изменений доживает до самой смерти. Может еще отрасти небольшое брюшко, но серьезного, до дряблости ожирения не происходит. Носить избыточный вес «труженик» не любит, да и динамичный образ жизни, который он обычно ведет, тому не способствует.

Хотя, как говорилось, внешность 2-й Физики слишком красивой не бывает, необходима оговорка, она, может быть, не очень привлекательна в статике, но необычайно хороша в динамике.

Свойственная «труженику» безукоризненная чистота, экономность, быстрота и точность движений — эстетичны сами по себе. Не могу не вспомнить в этой связи своего учителя каратэ. Глядя на его коротенькие ножки, трудно было поверить, что они вообще способны подняться выше довольно заметного живота. Поэтому что-то вроде шока вызывали на тренировках его, словно снятые рапидом, медленные, безукоризненные по чистоте, не уступающие в сложности, высоте и красоте балетным, махи ног.

Возраст мало сказывается на пластике «труженика». Горький, описывая состарившегося Марка Твена, рассказывал: «Его сухие складные кости двигаются осторожно, каждая из них чувствует свою старость... Он кажется очень старым, однако ясно, что он играет роль старика, ибо часто его движения и жесты так сильны, ловки и так грациозны, что на минуту забываешь его седую голову».

2-я Физика живет движением, поэтому простота, нормативность и красота для нее так же естественны, как для рыбы естественно дыхание в воде.

Знает 2-я Физика и толк в любви. Не гарантируя ничего наперед в каждом отдельном случае, с полной ответственностью могу заявить, что «труженик» — лучший на свете любовник, если иметь в виду чисто физический смысл этого слова. Характеристики, типичные для Второй функции как таковой: сила, разнообразие, процессионность, диалог, гибкость — можно целиком перенести на секс 2-й Физики. В любви «труженик» неутомим, уверен в себе и в своем праве на лидерство в этой сфере, многогранен, нестандартен, находчив, естественен, терпим, благожелателен, отзывчив, дорожит всеми этапами полового акта без изъятия, с самого начала до самого конца.

Много способствует страстности натуры «труженика» и обилие эрогенных зон, расположенных (в отличие от 1-й Физики) и на спине. Но более всего, не знаю почему, эрогенны у «труженика» уши. В свете этой особенности становится понятна привычка обладавшего 2-й Физикой Наполеона трепать за уши подчиненных в знак наивысшего расположения. Он ласкал так, как хотел бы быть обласканным.

Ко многим любовным добродетелям «труженика» необходимо отнести и ту, что секс его — долгожитель, 2-я Физика не склонна оттягивать время своего первого полового контакта и с удовольствием предается этому занятию на протяжении всей жизни, до последнего дозволенного старением организма упора.

Нормативным можно назвать и само отношение 2-й Физики к сексу. Ей одинаково чужды в этой сфере спортивная горячка 1-й Физики, робость и ханжество 3-й Физики, равнодушие 4-й Физики. «Труженик» признает секс за необходимую приятную обязанность, о которой можно говорить без восторга и проклятий, простым, спокойным, свободным языком.

Столь же спокойно отношение «труженика» к наготе. Он прирожденный нудист — человек, принимающий наготу как не подлежащую обсуждению данность, ценящий ее хотя бы за то, что она естественна, не видящий в наготе ничего сверхсоблазнительного или сверхотталкивающего.

Вообще, отличительной чертой 2-й Физики является раблезианская простота, любовь и естественность отношения ко всему, что касается физиологии. Для нее нет в физиологии высокого и низкого, нет ничего, достойного сокрытия, постыдного — все равно замечательно, все равно прекрасно и может быть источником вдохновения. В этой связи не откажу себе в удовольствии и приведу пусть длинную, но совершенно очаровательную цитату из романа Зиновия Зиника «Русофобка и фунгофил», с редким смаком описывающая процесс испражнения одного, попавшего в Англию, русского эмигранта:

«Он поднялся, потянулся с хрустом, сладко поежился и зевнул, прислушиваясь к бурчанию желудка и уханью филина в унисон. Для достижения окончательной гармонии надо было облегчить себя и изнутри. Он передвинулся к кустам у края поляны, расстегнул ремень брюк, приспустил их и с минуту постоял, со штанами, упавшими до колен, почесывая свой живот — подставляя его прохладным дуновениям ночного эфира, как может почесываться только человек, до конца убежденный, что никого, кроме него, на этой земле, на этой поляне, среди этих кустов и деревьев больше не существует. Он не спеша опустился на корточки. Огромный зад... своим матовым сиянием, нездешней белизной в черной оправе ночной листвы был похож на полную луну, вывалившуюся из перины грозовых облаков. Лунный свет играл на белых ягодицах, и непонятно было, что освещает мерцающим светом эту поляну — русская задница или английская луна? ...он облегчался шумно и от души, он кряхтел, тужился и блаженно охал, материализуя связь своей души — она же желудок — с корнями и почвой через анальное отверстие. Сидя с листочком подорожника в руках наготове, он с каждым покряхтыванием все сильнее ощущал, как уравновешивается блаженная пустота внутри него с первозданной пустотой этой ночной поляны...». Стоит ли после этой цитаты объяснять, где у автора стоит Физика?

Восприятие «тружеником» физического бытия прежде всего как процесса, приводит к тому, что он оказывается не только сексуален, но и чадолюбив. Хотя не бездумно, а достаточно расчетливо. Он любит детей, любит их делать, вынашивать, кормить, обшивать, обстирывать и т.д. Поэтому как бы ни соотносились остальные функции «труженика», какие бы отношения ни складывались в семье, за жизнь и физическое здоровье детей, рожденных 2-й Физикой, беспокоиться нет оснований.

«Труженик» — существо в физическом смысле чрезвычайно контактное. Он любит касаться, гладить, ухаживать за людьми и предметами, которые считает своими, родственными, близкими, не изменяя своей потребности в контакте даже тогда, когда нужно выносить горшки или выдавливать гной.

И в то же время для 2-й Физики существует грань, за которой находятся люди и предметы, для нее совершенно неприкасаемые, к которым она питает чувство брезгливости априори, и столь сильное, что выглядит это порой просто анекдотично. Про Достоевского, у которого была, как это ни покажется странным, 2-я Физика, жена рассказывала следующую историю. Однажды они зашли в берлинский ресторан, уселись под деревом и заказали пиво. Вдруг с дерева в кружку Достоевского «свалилась веточка, а с ней громадный черный жук. Муж мой был брезглив и из кружки с жуком пить не захотел, а отдал ее кельнеру, приказав принести другую. Когда тот ушел, муж пожалел, зачем не пришла мысль потребовать сначала новую кружку, а теперь, пожалуй, кельнер только вынет жука и ветку и принесет ту же кружку обратно. Когда кельнер пришел, Федор Михайлович спросил его: «Что же, вы ту кружку вылили?» — «Как вылил, я ее выпил!» — ответил тот, и по его довольному виду можно было быть уверенным, что он не упустил случая лишний раз выпить пива».

Этот эпизод с Достоевским, кроме яркой иллюстрации тезиса о подчеркнутой чистоплотности 2-й Физики, представляет собой наглядный пример несовпадения психологических установок разных Физик. В отличие от Достоевского, у кельнера, скорее всего, была 1-я Физика (она по толстокожести своей не очень брезглива), и это обстоятельство определило различие в поведении кельнера и его знаменитого клиента.

Страсть «труженика» к чистоте выглядит в глазах других Физик почти маниакальной, и по ней узнать 2-ю Физику легче всего. Стоит лишь войти в блещущий чистотой и порядком дом, в котором она непременно живет.

«Труженик» быстр, подвижен, непоседлив. Его энергия и выносливость изумляют. Нет худшего наказания для 2-й Физики, чем вынужденное безделье. Тяжелейшие операции и инфаркты не в состоянии стреножить «труженика» — едва придя в себя, он начинает испытывать потребность в действии, двигательный зуд, что быстро доводит дело до бегства с больничного ложа.

2-я Физика — единственный подлинный «трудоголик». Труд нужен и дорог ей сам по себе, зачастую независимо от размеров воздаяния. Причем следует обратить особое внимание, что «трудоголизм» ее не обужен одной физической сферой. Нет. 2-я Физика — «трудоголик» вообще, самого широкого профиля. В каком бы порядке ни стояли остальные функции «труженика», он готов без устали работать на любом месте, куда ни забросит его жребий: в художественной, интеллектуальной, управленческой областях — все равно.

«Труженик» может работать на конвейере, хотя и не без насилия над своей тяготящейся однообразием природой. Гораздо эффективнее использование 2-й Физики на разнообразной коллективной работе. Такие качества Второй функции, как сила, процессионность, диалог, гибкость, у 2-й Физики на производстве воплощаются в типе идеального мастера. Подобный мастер, и не один, есть на любом производстве. Он жаден к труду, сноровист, готов подать пример трудового энтузиазма, увлечь нерешительных и заставить работать нерадивых, подменить уставших, обучить новичка, первым освоить новую операцию, взять на себя управление при возникновении нештатных ситуаций.

К сожалению, было на земле место, где жадность к труду 2-й Физики оборачивалась для нее трагедией, — это сталинские лагеря. Происходило это потому, что уверенность в абсолютной ценности труда, привычка к действию и бесстрашие в трате сил заставляли его впрягаться в каторжную работу без лукавства, с первого до последнего дня, с полной отдачей, платой за что была скорая и мучительная смерть. «Труженик», не способный к симуляции и саботажу, меньше чем за год просто сгорал, как свеча, от голода и перенапряжения. Мир праху его, погибавшему нелепее и трагичнее других, погибавшему из невозможности обуздать лучшую сторону своей натуры.

Особый талант 2-й Физики — делать, как у нас говорят, «из дерьма конфетку», 2-я Физика экономна, в ее хозяйстве ничто не пропадает и в то же время ничто не лежит мертвым грузом, любая даже сильно изношенная вещь со временем находит свое применение, часто довольно далекое от первоначального. При превращении дерьма в конфетку у «труженика» действует какой-то особый тип мышления, механизм которого объяснять не берусь, знаю только, что никто не в состоянии постигнуть так глубоко и всесторонне мир вещей и столь же глубоко и всесторонне его трансформировать, как 2-я Физика. Кокто писал о Пикассо: «...собирал он что придется. Он гениальный старьевщик. Как только он выходит из дома, он принимается подбирать все подряд и приносит к себе в мастерскую, где любая вещь начинает служить ему, возведенная в новый, высокий ранг. И не только руки подбирают необычный предмет. Глаз также выбирает каждую мелочь. Если внимательно присмотреться к его полотнам... предметы повинуются Пикассо, как животные Орфею. Он ведет их куда хочет, в царство, которым он безраздельно правит, устанавливая свои законы. Но эти предметы всегда остаются узнаваемыми, ибо Пикассо всегда верен заключенной в них идее».

Без излишнего азарта, но с полной серьезностью относится 2-я Физика к миру вещей. Он для нее родной, стихия, столь же родная, как для птицы воздух. Жена Достоевского вспоминала: «...дня два-три мы ходили с мужем покупать для меня верхние вещи для лета, и я дивилась на Федора Михайловича, как ему не наскучило выбирать, рассматривать материи со стороны их добротности, рисунка и фасона покупаемой вещи. Все, что он выбирал для меня, было доброкачественно, просто и изящно, и я впоследствии вполне доверилась его вкусу».

2-я Физика знает цену деньгам, умеет и любит их зарабатывать. Как и в труде вообще, в своей финансовой деятельности «труженик» не знает края и внутренне готов к бесконечному накопительству Однако он не Шейлок и не Гобсек, чтобы чахнуть над золотом. Меркантилизм 2-й Физики не столько результативен, сколько процессионен, поэтому корысть ее не достигает патологического, трагического надрыва, а носит характер здорового энтузиазма, пусть в достаточно специфической сфере деятельности.

Финансовый крах, конечно, не проходит для 2-й Физики безболезненно. Однако он для нее не смертелен, не выбивает «труженика» из седла. Крах ухудшает условия процесса стяжания, но сам процесс не отменяет, а значит — жизнь продолжается.

С точки зрения симпатий к политико-экономическим моделям, «труженика» лучше всего причислить к «социал-демократам». Из всех видов собственности он предпочитает коллективную, не исключая, впрочем, иных. Имущественное неравенство принимает как должное, но считает, что все способные к тому граждане должны платить обеспечивающий сносное существование малоимущим налог. Вместе с тем, по мнению «труженика», налог этот не должен быть кормушкой для бездельников и не должен быть чрезмерным, лишающим стимула к труду как бедных, так и богатых. Кратко говоря, и в семье, и в обществе он трезвый, расчетливый альтруист, не забывающий ни себя, ни других.

«Труженик» — лучший в мире боец. Сама телесная архитектура 2-й Физики с ее короткими плотными ногами, низко расположенным центром тяжести, широким квадратным корпусом придает особую мощь и устойчивость фигуре «труженика». Но главное, бойцовское достоинство 2-й Физики заключается не в антропологии, а в психологии — в абсолютно непритворном ее бесстрашии, 2-я Физика ввязывается в бой без раздумий, без предварительного просчета последствий и дерется до последнего, не щадя ни себя, ни противника. Знаменитая фраза Наполеона: «Надо ввязаться в бой, а там будет видно!» — идеально отражает бесшабашность поведения 2-й Физики в бою, а те следы от множества ран, что были обнаружены на теле императора после его смерти, свидетельствуют: драчливость его реализовывалась не заочно, только в кабинетных планах кампаний, но носила личный, вполне телесный характер.

Говоря о храбрости 2-й Физики, нельзя не сказать, что она не всегда на пользу «труженику» и в данном случае может считаться добродетелью лишь условно. Дело в том, что 2-я Физика рождается бесстрашной, здесь нет ее заслуги. А исток этого бесстрашия — в психологической установке на силу и гибкость физического начала. «Труженик» может позволить себе бесстрашие, потому что ощущает свое тело чем-то вроде резиновой дубинки — эффективным, безотказным, не поддающимся деформации оружием.

Уж коль речь зашла о драчливости 2-й Физики, то сам собой возникает вопрос о криминогенности этой категории граждан. Что тут сказать? Ангелом «труженика», конечно, не назовешь. Но, не беря на себя смелость отвечать за каждый отдельный случай, со всей ответственностью могу заявить, что по натуре он законопослушен. И не из страха. Просто он ощущает свое физическое начало достаточно широко и богато одаренным, чтобы добывать себе средства к существованию честным трудом, без риска вступить в конфликт с законом.

Насилие из корыстных побуждений вообще внутренне чуждо «труженику». Поэтому даже когда он в силу обстоятельств становится на путь насилия, «социал-демократ» в нем не умирает, «труженик» просто трансформируется в «робин гуда» — социал-демократа с уголовным уклоном, и тем как бы примиряется с собой.

Криминальной статистики у меня нет, но, глядя на 2-ю Физику через призму психе-йоги, чувствуешь, что из всех видов преступной деятельности ей ближе всего кража с применением технических средств. В таких кражах есть элемент молодечества, дух соревнования и простор для любящих, понимающих технику рук. Соответственно и в среде организованной преступности «труженик» лучше чувствует себя в роли технического директора, обеспечивающего материальную часть операций (автомобили, оружие, связь, замки и т.д.).

Пока сидел за описанием особенностей кримогенеза 2-й Физики, пришла газета. А в ней свежая уголовная история, наглядно демонстрирующая, до какого комизма иногда доходит «робин гудство» 2-й Физики. Привожу заметку полностью: «Занятный случай произошел в Гастонии (штат Северная Каролина). В квартиру проник вор. Для начала он зачем-то помыл посуду, пол на кухне, ванну, а затем скрылся, прихватив с собой стереосистему и кое-что по мелочи. «Приятно, конечно, что в квартире навели порядок», — говорит пострадавшая Стефани Питтс.— «Но где вещички-то?».

«Труженик»-уголовник всегда внутренне раздвоен. Обстоятельства заставляют его творить зло, тогда как душа жаждет добрых дел. Отсюда такие парадоксы, вроде сочетания кражи с мытьем посуды у пострадавшей.

О вкусах. Наверное, многие со мной не согласятся, но вкус «труженика» эталонен. Характеризуя его одним словом, считаю, лучше всего назвать вкус 2-й Физики «японским» (у японцев 2-я Физика преобладает). Отличительной чертой японского вкуса является приоритет естественности над всеми другими свойствами предмета. Будь то дизайн или кулинария — везде японец старается избежать насилия над материалом, попыток выдать одно за другое. Наоборот, эстетическое кредо японца требует при обработке не скрывать, а подчеркивать, выделять природные свойства материала. Это кредо проявляется и в японской кухне, по своим принципам приближающейся к сыроедению, в архитектуре и керамике, где на форме специально сохраняются следы обработки, и, конечно, в таком специфическом виде безыскусного искусства, как икебана.

Разумеется, только в Японии вкус 2-й Физики смог развиться и стать нормой. Любой «труженик», живя в другой стране, так или иначе должен приспосабливать свой вкус к местным временным и национальным нормам. Но в тех пределах, в которых эстетике всегда дозволено колебаться, 2-я Физика демонстрирует все ту же, присущую ей изначала тягу к естественности, натуральности цвета, звука, запаха...

А.Афанасьев

Синтаксис любви

ШИПЫ И РОЗЫ НАШИХ ДУШ
(комментарий Ю.Рюрикова)

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВВЕДЕНИЕ В ПСИХЕ-ЙОГУ

ПЕРВАЯ ФУНКЦИЯ

ВТОРАЯ ФУНКЦИЯ

ТРЕТЬЯ ФУНКЦИЯ

ЧЕТВЕРТАЯ ФУНКЦИЯ

ПАЛИТРА ЧУВСТВ

«РОМАНТИК» (1-Я ЭМОЦИЯ)

«АКТЕР» (2-Я ЭМОЦИЯ)

«Сухарь» (3-я Эмоция)

«ЗЕВАКА» (4-Я ЭМОЦИЯ)

НА ВСЯКОГО МУДРЕЦА ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ

«ДОГМАТИК» (1-Я ЛОГИКА)

«РИТОР» (2-Я ЛОГИКА)

«СКЕПТИК» (3-Я ЛОГИКА)

«ШКОЛЯР» (4-Я ЛОГИКА)

ДАНО МНЕ ТЕЛО...

«СОБСТВЕННИК» (1-Я ФИЗИКА)

«ТРУЖЕНИК» (2-Я ФИЗИКА)

А.Афанасьев

Синтаксис любви

ШИПЫ И РОЗЫ НАШИХ ДУШ (комментарий Ю.Рюрикова)

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВВЕДЕНИЕ В ПСИХЕ-ЙОГУ

ПЕРВАЯ ФУНКЦИЯ

ВТОРАЯ ФУНКЦИЯ

ТРЕТЬЯ ФУНКЦИЯ

ЧЕТВЕРТАЯ ФУНКЦИЯ

ПАЛИТРА ЧУВСТВ

«РОМАНТИК» (1-Я ЭМОЦИЯ)

«АКТЕР» (2-Я ЭМОЦИЯ)

«Сухарь» (3-я Эмоция)

«ЗЕВАКА» (4-Я ЭМОЦИЯ)

НА ВСЯКОГО МУДРЕЦА ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ

«ДОГМАТИК» (1-Я ЛОГИКА)

«РИТОР» (2-Я ЛОГИКА)

«СКЕПТИК» (3-Я ЛОГИКА)

«ШКОЛЯР» (4-Я ЛОГИКА)

ДАНО МНЕ ТЕЛО...

«СОБСТВЕННИК» (1-Я ФИЗИКА)

«ТРУЖЕНИК» (2-Я ФИЗИКА)

ШИПЫ И РОЗЫ НАШИХ ДУШ
(комментарий Ю.Рюрикова)